видениями. Тем не менее я постоянно помнил и повторял в бреду: мне нужно вернуться к Лили и детям. Я заболел тяжёлой формой ностальгии. Ибо что такое вселенная? Она огромна. А мы? Ничтожно малы. В таком случае, почему бы мне не находиться дома, рядом с любящей женой? Даже если она только притворяется, что любит, это лучше, чем ничего. В любом случае, я испытывал к ней очень тёплое чувство. Вспоминал её в разных ситуациях. На память приходили её излюбленные сентенции о том, что такое хорошо и что такое плохо, как надо себя вести, о жизни, смерти и так далее. Но, наверное, дело было не в том, чтО она говорила, а в том, что я все равно не мог бы не любить её. Меня не оттолкнули бы даже самые нудные её проповеди.
Часто подходил Ромилайу, и даже в худшие моменты моей горячки его чёрное лицо казалось мне сделанным из небьющегося стекла, прошедшего через все стадии закалки.
— Ромилайу, — пробормотал я однажды, — ты живёшь по законам ритма. Правая рука вперёд — левая рука вперёд; за вдохом следует выдох; систола сменяет диастолу; ноги выделывают танцевальные па, руки играют в ладушки. Опять же, времена года. И звезды, и все такое прочее. Приливы, отливы и прочая дребедень. Ты должен жить по их законам, иначе тебе крышка. Все мы подвластны ритму. Худшее в нас то и дело возвращается. Но король верил, что я исправлюсь. Хватит корчить из себя мученика. Мошки лесные должны стать моими кузенами. Ах, Ромилайу, даже Смерть не знает, сколько на земле мертвецов: она не проводила переписи. Но они присутствуют в наших мыслях — это и есть бессмертие. Они живут в нас и через нас. Но у меня разламывается хребет. Я взвалил на себя слишком тяжкий груз. Это нечестно — как же тогда «грун ту молани»?
Вместо ответа Ромилайу показал мне львёнка. Тот благополучно перенёс лишения и имел исключительно бодрый вид.
Провалявшись несколько недель в Бавентае, я пошёл на поправку. И вскоре сказал своему проводнику:
— Ну, парень, мне надо сваливать отсюда, пока львёнок не превратился в льва. Иначе ему путь в Штаты будет заказан.
— Нет, сэр, нет. Вы ещё очень больной.
— Действительно, я далеко не в лучшей форме. Но я выкручусь. Это всего лишь болезнь. Скоро все пройдёт.
Ромилайу долго не соглашался, но в конце концов я уговорил его отвезти меня в Бактале. Там я купил себе брюки, а в миссии мне дали сульфа— какой-то препарат, и с дизентереей было покончено. На это ушло несколько дней. Потом я вместе с львёнком завалился на заднее сиденье «джипа», и Ромилайу отвёз меня в Эфиопию, в Харар. Там я истратил несколько сотен долларов на подарки для Ромилайу и завалил ими «джип».
— Я собирался заехать в Швейцарию, повидать малютку Элис, но не стоит пугать ребёнка. Опять же лев.
— Вы брать его домой?
— Он теперь всегда будет со мной. И поверь, Ромилайу, мы с тобой ещё встретимся в этой жизни. Современный мир вдоль и поперёк пронизан связями. Можно установить местопребывание любого человека, если, конечно, он не отдал концы. Вот тебе мой адрес. Пиши. И не принимай близко к сердцу. В следующий раз я буду в элегантном белом костюме, тебе не придётся за меня краснеть. Устрою тебе бесплатное угощение.
— Вы ещё слишком слабый, сэр. Боюсь вас отпускать.
Мне и самому было тяжело.
— Знаешь, Ромилайу, я на редкость живуч. Судьба испробовала все способы. Припаяла вышку. И вот он я, цел и невредим.
Наконец мы расстались. Какое-то время он ещё тайно следовал за мной; я сделал вид, будто не заметил, — ради его же блага. В Хартуме, всходя по трапу, я увидел джип сбоку от взлётной полосы и завопил: «Ромилайу»! Пассажиры испугались, что я опрокину маленький самолёт.
— Этот человек спас мне жизнь.
Я занял своё место и устроил львёнка у себя на коленях. В Хартуме я здорово поскандалил в американском консульстве. У них там очень строгие правила доставки диких животных в зоопарки Соединённых Штатов. Я не смогу улететь, пока зверь не пройдёт карантин. Я сказал, что и сам жажду попасть на приём к ветеринару и сделать все необходимые прививки. Но мне нужно срочно попасть домой. Я только что перенёс тяжёлую болезнь; проволочки меня доконают. Они были непреклонны. Я напустил на них львёнка. Он прыгнул на стол, опрокинул скобосшиватель и вцепился острыми когтями сотруднику в одежду. Тогда эти ребята дрогнули. Они были готовы на все, чтобы от меня отделаться.
В тот же вечер я очутился в Каире и оттуда позвонил Лили.
— Детка, это я! В воскресенье буду дома.
Наверное, у неё дрожали губы, потому что ей так и не удалось произнести что-нибудь вразумительное.
— Детка, я возвращаюсь. Да скажи хоть что-нибудь внятное, не мямли.
Наконец ей удалось более или менее разборчиво пролепетать:
— Джин!..
Дальше возникли шумы на линии, но я все-таки прокричал:
— Милая, я исправлюсь! Я уже исправился!
Из её ответа я разобрал только два-три слова — кажется, это было что— то о любви. Потом она начала читать нотацию и одновременно молить меня вернуться.
— Для такой крупной женщины ты слишком писклява, — ответил я. — В общем, встречай меня в воскресенье в Айлдуйлде. И прихвати с собой Донована.
Донован — старый адвокат, который был поверенным моего отца. Ему что— то в районе восьмидесяти. Я подумал, что мне могут понадобиться его услуги в связи со львом.
Это было в среду. В четверг мы совершили посадку в Афинах, где я предпринял не особо удачную — из-за моего нездоровья — экскурсию в Акрополь, а в пятницу — в Риме. Дальше — Париж, Лондон, и вот мы уже летим над Атлантикой. Я прильнул к иллюминатору. Вид океана доставил мне несказанное наслаждение.
Остальные пассажиры с головой ушли в чтение. Не понимаю такого равнодушия. Правда, они возвращались не из самого сердца Африки, как я, и все время своего путешествия не порывали с цивилизацией. Зато я, Хендерсен, не мог налюбоваться водой!
Видя моё возбуждённое состояние, стюардесса предложила мне журнал. Она знала, что я везу в багажном отделении львёнка: туда по моей просьбе то и дело доставляли молоко и мясо. Да и сам я путался у всех под ногами, время от времени совершая туда паломничества. Но это была славная, чуткая девушка. Я объяснил ей, что везу львёнка домой — жене и детям. Он для меня — что-то вроде сувенира на память о друге. Я не стал объяснять, что в каком— то смысле львёнок был новой, загадочной формой существования этого друга. Хотя, не исключено, что она поняла бы — милая и доброжелательная. Родом из Рокфорда, штат Иллинойс. У неё были изумительные тугие щеки и вьющиеся золотистые волосы. Зубы — безупречной белизны. И вся она словно была сделана из молока и сахарной кукурузы. Да будут благословенны её бедра. Да будут благословенны её нежные пальчики!
Я сказал:
— Вы напоминаете мою жену. Мы очень давно не виделись.
— Сколько же?
Я затруднился с ответом, так как понятия не имел, какое нынче число.
— Что у нас сейчас, сентябрь?
Она страшно удивилась.
— Как — вы не знаете? На следующей неделе будем отмечать День благодарения.[19]
— Так поздно?!.. Видите ли, в Африке я заболел и довольно долго провалялся без сознания. Совсем потерял представление о времени.
Подумав, я добавил:
— Вместо того, чтобы учиться быть собой, мы обрастаем болячками и пороками. В ожидании великого
