– Горько мне, отец, но, может, это на пользу нашему дому. Ведь теперь у тебя будет время научить меня тому, чего я еще не умею. Я веду речь не только о кузнечном деле, Мастер.
Они поужинали вместе, а потом долго еще сидели за столом, потому что Кузнец рассказывал сыну про последнее путешествие в Волшебную Страну и про многое–многое другое. Только о том, кто станет новым обладателем Звезды, он не проронил ни слова.
И в конце беседы сын посмотрел на отца и сказал:
– Отец, помнишь тот день, когда ты принес Вечноживой Цветок? Я еще сказал, что тень твоя – это тень великана. Тень мне не солгала. Ведь ты танцевал с самой Королевой. И все же ты уступил Звезду по собственной воле. Надеюсь, она достанется достойному. Он должен быть тебе благодарен.
– Он не будет знать, чей это дар. Некоторые дары можно давать только так. Ну да ладно. Что было, то прошло, а мне пора назад, к молоту да клещам…
Как это ни странно, старый Нокс, хоть и посмеялся над Учеником, но сам тот случай со Звездой никак не мог выкинуть из головы, даром что столько времени прошло. Нокс сильно разжирел и стал ленивым. На покой он ушел в шестьдесят лет (а это в Вуттоне не считалось стариковским возрастом). Теперь Нокс завершал свой восьмой десяток. Хоть уже стал он толще бочки, а все был обжора и сладкоежка. Когда он не ел, то сидел в кресле у окна своего домика, а в солнечные дни кресло ставили у открытой двери. Он был, как и раньше, болтлив и всегда имел что сказать по любому поводу. Но больше всего в последнее время старик полюбил рассказывать про то, как испек Большой Кекс (он уже полностью уверовал в то, что это была его собственная работа). Кекс этот ему даже снился.
Иногда Ник приходил к Ноксу, чтобы перекинуться парой слов. Нокс по–прежнему звал его Ником, а Ник по–прежнему звал Нокса Мастером, что нравилось Ноксу, хотя, по правде говоря, был Ник для Нокса не самым приятным собеседником.
Однажды Нокс, плотно пообедав, дремал в своем кресле у открытой двери. Проснулся он от пристального взгляда Ника, который стоял рядом.
– Привет! – сказал Нокс. – Рад тебя видеть. Знаешь, я тут опять об этом Кексе думаю. Что ни говори, а это был мой лучший Кекс. Ты его, часом, не забыл?
– Конечно нет, Мастер. Я его прекрасно помню. Но почему вы так переживаете? Отменный был Кекс, все его хвалили.
– Еще бы, испек–то его я. Но я не из–за него переживаю. Безделушка та, звезда или как ее там – вот что я понять не могу. Куда она подевалась? Растаять она не могла – это ясно. Я сказал, что она растаяла, чтобы дети не перепугались. Я все думаю – может, кто ее проглотил? Опять–таки, навряд ли. Монетку еще можно проглотить, но звезду… Она хоть и маленькая, но с остренькими такими зубчиками…
– Мало ли из чего она была сделана, Мастер. Не стоит так переживать. Проглотил ее кто–нибудь, да и все тут.
– Да, но кто? Память у меня цепкая, а этот день в ней особо засел. Я даже всех детей по именам помню. Дай–ка поразмыслить… Пожалуй, ее проглотила Мельникова дочка – Молли. Она всегда была обжорой и глотала куски не прожевывая. Теперь–то толста, что твой куль с мукой!
– Вы правы, Мастер, некоторые люди совсем есть не умеют. Но в тот вечер Молли была внимательна и нашла целых две монетки.
– Неужто? Ну, тогда сын бондаря – Гарри. Сам как бочонок, а рот как у лягушки. Это, верно, был он.
– По–моему, Мастер, Гарри был славный мальчишка. А что рот большой, так только потому, что всем улыбался. К тому же я отлично помню, что, перед тем как есть, он раскрошил свой кусок на маленькие кусочки и все равно ничего не нашел.
– Тогда это дочь суконщика – Лили. Маленькая такая бледная девчонка. Она в детстве наглоталась булавок и хоть бы хны.
– Нет, Мастер. Она съела только глазурь и корку, а мякиш отдала соседу.
– Ну, раз так, то я сдаюсь. И кто же это был? Ты, видать, все глаза тогда проглядел, если только не сочиняешь.
– Ее проглотил Кузнецов сын, Мастер, и, по–моему, это пошло ему на пользу.
– Да ты меня дурачишь! – рассмеялся старый Нокс. – Слушать тебя смешно! Кузнецов сын тогда был мальчик тихий, спокойный. Теперь, я слышал, певуном стал, но это не беда, если в остальном человек порядочный. Он из тех, кто жует дважды, глотает одинажды, если ты понимаешь, что я сказать хочу.
– Отлично понимаю, Мастер. Но это был он, хотите – верьте, хотите – нет. К тому же какая сейчас разница? Может быть, вам станет легче, если я скажу, что Звезда вернулась обратно в ларец. Вот она!
Нокс только сейчас заметил, что на Нике был темно–зеленый плащ, которого он никогда не видел на нем прежде. Из–под складок этого плаща Ник извлек черный ларец и открыл его перед носом у старого повара.
– Звезда здесь, Мастер, в углу. Старый Нокс зачихал и закашлял, но в ларец заглянул.
– И верно! – сказал он. – Очень похожа.
– Это она самая, Мастер. Я сам положил ее туда несколько дней тому назад. А этой зимой я снова положу ее в Большой Кекс.
– Вот оно что… – сказал Нокс, покосившись на Ника, и так захохотал, что его жиры заходили ходуном, как студень. – Вот это дела! Двадцать четыре ребенка, двадцать четыре сюрпризика, а звездочка–то вроде как лишняя, вот ты ее и припрятал до лучших времен. Ты всегда был парень не промах; скажу даже, ловкач. И бережливый – крошки масла зря у тебя не пропадало. Ха–ха–ха! Вот оно как все было – и как это я не догадался. Ну теперь–то все яснее ясного. Можно и вздремнуть спокойненько. Он устроился поудобнее в кресле.
– Не спускай глаз со своего ученика, а то и тебя разыграют. На всякого мудреца довольно простоты!
И с этими словами он закрыл глаза.
– Прощай, Мастер! – сказал Ник, с таким грохотом захлопнув ларец у того под носом, что старый повар открыл глаза.
– Нокс! – продолжал Ник. – Мудрость твоя так безгранична, что я всего лишь дважды осмелился поучать тебя. Первый раз – когда я сказал тебе, что Звезда эта из Волшебной Страны, второй раз – когда я сказал, что она досталась Кузнецу. Оба раза ты только посмеялся. Теперь я ухожу, но прежде, чем уйти, я тебе скажу вот что. И вряд ли тебе это покажется смешным. Ты – старый тщеславный мошенник, Нокс, к тому же ленивый и жирный. Я всегда все делал за тебя. Ты всему выучился у меня и даже спасибо не сказал. Одному только ты научиться никак не мог – почтению к Волшебной Стране, да еще – вежливости. Ты даже попрощаться по–человечески не можешь.
– Что до вежливости, – огрызнулся Нокс, – то уж куда как невежливо срамить людей, которые тебя будут постарше да поважнее. Подавись ты своей Волшебной Страной и проваливай куда знаешь. Да забери себе мое «до свидания», если ты без этого не можешь! – (Тут Нокс притворно всплеснул руками.) – А своим друзьям–чародеям скажи, чтобы они не прятались на Кухне, а приходили сюда, а то я на них поглядеть хочу. Может, кто–нибудь из них взмахнет волшебной палочкой и сделает меня обратно худым. Тогда я, поди, и поверю в чудеса! И он снова принялся хохотать.
– Не соблаговолите ли вы выслушать, что вам скажет Король Волшебной Страны? – раздалось в ответ, и, к ужасу Нокса, Ник начал расти у него на глазах. Плащ слетел с его плеч, и оказалось, что под плащом он одет, как обычно Кухмейстеры одеваются на Пир, но только белые одежды его мерцали и искрились, а чело украшал огромный бриллиант, сверкавший ярче самых ярких звезд. Молодо было его лицо, и непреклонен был его взгляд.
Он молвил:
– Старик, уж ты–то никак не старше меня. А кто из нас двоих важнее, это мы сейчас увидим. Ты часто хихикал у меня за спиной, решишься ли ты принять мой открытый вызов?
Он шагнул к Ноксу, тот задрожал и отпрянул. Он хотел было позвать на помощь, но обнаружил, что потерял от страха голос.
– Сир! – хрипло прошептал он. – Не делайте мне зла! Я старый больной человек. Лицо Короля смягчилось.
– Увы! Наконец–то ты сказал правду. Не бойся! Я не сделаю тебе зла. Но неужели ты полагаешь, что
