купить дочери новые ботинки, беспокоилась, что расскажут о ней дочери, когда та подрастет. И Сэч не зря тревожилась о ее судьбе: как только закончился суд, отец девочки совершенно от нее отдалился. В последние дни жизни Амелия умоляла меня позаботиться о будущем своей дочки, а мне в то время пообещать подобное казалось такой малостью. Я и представить себе не могла, что так подведу их обеих.
— Вы не должны так уж себя винить, — мягко заметила Джозефина. — Мы все в какой-то степени оказались виноваты. Элизабет была из тех, к кому не очень-то просто проникнуться симпатией, — она порой хитрила и манипулировала другими. Но если бы мы приложили больше усилий, чтобы Элизабет почувствовала себя в колледже как дома, она, возможно, нашла бы силы смириться с тем, что узнала о своей матери. У нее не имелось друзей, и в этом вы не виноваты.
— Возможно, — отозвалась Селия, но в голосе ее не чувствовалось уверенности.
— А пока она росла, вы с ней постоянно общались?
— Не с ней лично; я время от времени связывалась с ее приемными родителями и следила за тем, чтобы она получила хорошее образование — при всех ее недостатках, Элизабет была очень способной девочкой. И конечно, в Энсти она попала по моей инициативе. Но мне, наверное, не следовало ее туда устраивать. Помимо всего прочего, это было несправедливо по отношению ко всем вам, трудившимся не покладая рук, чтобы обеспечить себе приличное будущее. Но я искренне верила в то, что эта профессия подходит Элизабет как нельзя лучше.
— Вероятно, так бы оно и оказалось, если бы она успела воспользоваться предоставленной ей возможностью. Но эту возможность у нее отобрали, и отобрали не вы.
— Даже если и так, я должна была дознаться, кто ее довел до самоубийства.
— И чего бы вы в результате добились? Для Элизабет это уже ничего бы не изменило, а девушка, которая над ней насмехалась, наверное, не предполагала, что дело зайдет так далеко, и потом всю жизнь казнилась, что намного хуже любого наказания, которое вы могли бы для нее придумать. Я, наверное, не должна была вас обо всем этом расспрашивать. — Джозефина уже искренне сожалела, что задавала такие тяжелые для Селии вопросы. — С моей стороны просто бесчувственно копаться в прошлом и пытаться выудить из вас то, чего мне недостает для романа.
— Конечно, это болезненно, и я по-прежнему чувствую себя виноватой. И не только перед Элизабет, но и перед ее матерью. Казнь Амелии повернула мою жизнь к лучшему, но ведь довольно стыдно воспользоваться чьей-то смертью себе во благо.
— Каким же таким образом вы ею воспользовались?
— Это нелегко объяснить, но из того страшного утра мне больше всего запомнились минуты, когда мы подошли к месту казни. Вы совершенно верно описали психологическое состояние Амелии — она была до того испугана, что едва держалась на ногах, но в дверях ее встретил тюремный врач, и это, похоже, женщину немного приободрило. Она вдруг воспряла духом, но лишь на считанные минуты, поблагодарив доктора за его доброту. Я никогда этого не забуду. И Сэч, и Уолтерс называли себя медсестрами — и Амелия действительно была опытной акушеркой, — но при этом они самым злодейским образом лишали младенцев жизни и наживались на несчастных женщинах, которые, гонимые обществом, обращались к ним за помощью. В отличие от этих двоих тюремный доктор был прекрасным врачом, но они, по сути, жестоко надсмеялись над его профессией. Никто не стал бы его винить, если бы он не проявил к ним никакого сочувствия, но доктор поступил совсем по-иному. Он положил руку Амелии на плечо и пожелал ей стойкости. Меня поразило: сколько в его поступке было сопереживания. — Селия нервно рассмеялась, и Джозефине показалось, что ей стало неловко от того, что она так разоткровенничалась. — Должно быть, с тех пор я все время старалась походить на него.
— Из-за этого вы и выбрали профессию медсестры?
— Не выбрала, а к ней вернулась. У меня были кое-какие навыки еще до службы в тюрьме, а перед тем как ушла оттуда, я поработала там в больничной палате. Поверьте, если кому-нибудь надо напомнить о том, как важно соблюдать закон, лучшего места просто не найти. Ни одна женщина в палате не может побыть и минуты наедине с самой собой: за ней все время наблюдает недремлющее око медсестры, а за самыми злостными преступницами зорко следят и другие заключенные. Представляете, какая создается атмосфера, когда в одном месте насильственно собраны подобного рода женщины?
— А вы думаете, я не могу себе этого представить? — заметила Джозефина, окидывая взглядом соседние столики.
Селия рассмеялась:
— По крайней мере еда здесь гораздо лучше. А если серьезно, то человек считается невиновным, пока вина его не доказана, но порой я задумываюсь, так ли это. Как можно подготовиться к предстоящему испытанию в зале суда, когда находишься в подобной обстановке?
— А я могла бы поговорить еще с кем-нибудь из работников тюрьмы? С тем доктором, например?
— Мне кажется, он умер во время войны. А больше никто не приходит на ум. Я поддерживала отношения с Этель Стьюк — другой надзирательницей, — но она погибла в пятнадцатом году во время налета цеппелинов. Биллингтон, наверное, все еще жив, но кто знает, где его искать? Он был в тюрьме палачом после той казни всего лишь несколько лет. Я понятия не имею, что случилось с капелланом, но он уже и тогда был немолод. Единственно кого я могла бы посоветовать, это Мэри Сайз. Вы с ней знакомы?
— Нет, не знакома.
— Она сейчас заместитель начальника тюрьмы и сделала немало для «Холлоуэя», а также для тюрем вообще. К тому же она член нашего клуба, и я с радостью вас ей представлю. Сэч и Уолтерс были казнены задолго до ее поступления на службу, но она может рассказать вам о жизни в тюрьмах, если вам это пригодится.
— Спасибо. Конечно, пригодится. А как насчет семей казненных? Вы упомянули мужа Сэч…
— Упомянула, но я просто не представляю, как его можно найти — разумеется, если он еще жив. — Селия задумалась. — У Уолтерс было две племянницы: они несколько раз приходили ее навещать, но я не помню их имен и не уверена, что, даже если вы их разыщете, им есть что порассказать. Уолтерс не производила впечатления семейного человека.
— А как насчет судебного процесса? Ведь на нем были свидетели?
— Да, но вам придется их разыскивать самой. Все это случилось так давно, Джозефина, что стоит мне удариться в воспоминания о тех днях, как я начинаю чувствовать себя просто старухой. Нелегко оглядываться на начало своей карьеры, когда приближаешься к ее концу, — наступит время, и вы это поймете.
Несколько обиженная покровительственным тоном Селии, Джозефина допила джин и сделала у себя в блокноте пометку о племянницах Уолтерс.
— Мне еще надо просмотреть множество газетных статей, — сказала она, собирая свои бумаги. — А если уж никого не разыщу, обращусь за помощью в полицию.
Селия удивленно подняла брови.
— Один из моих ближайших друзей служит в Скотленд-Ярде, и Бог свидетель, сколько раз я ему помогала. К чему иметь связи в полиции, если ими не пользоваться?
— А может, Джозефина, что-то придумаете и сами? Ведь это то, что у вас лучше всего получается. Ведь правда далеко не всегда занятнее вымысла. Я не пытаюсь вас учить — я с этим покончила двадцать лет назад, — но хотя бы для очистки совести должна сказать вам: то, что тогда случилось, не было ни слишком таинственным, ни особо впечатляющим — лишь мрачным и мерзким. Ни Сэч, ни Уолтерс не являлись какими-то яркими персонажами, а в их преступлении не имелось и следа изощренности, все действия этих женщин оказались довольно-таки бестолковыми. Если уж вы хотите писать об убиении младенцев, займитесь Амелией Дайер — та, прежде чем ее повесили, успела расправиться с четырьмя сотнями. Не пытайтесь представить Сэч и Уолтерс интереснее, чем они являлись на самом деле. Ни в том, как эти женщины жили, ни в том, как умерли, не было ничего выдающегося.
— Меня интересуют вовсе не убийства. — Джозефина была раздражена тем, что ее поучают, и еще более тем, что в глубине души она знала, что Селия права. — Меня интересуют отношения между этими двумя преступницами и почему в трудную минуту они перессорились. В вашем рассказе на прошлой неделе меня поразило то, что, даже идя на смерть, эти женщины не выказывали по отношению друг к другу ничего,
