скучными трактатами, по средневековой и классической истории; Хоук и его лакей обменялись недоумевающими взглядами.
Наконец старик повернулся к нему:
— Ваша светлость, почему бы нам не откупорить бутылочку бренди, принесенную Бел, и не выпить по глотку, а?
По его непринужденной, джентльменской манере держаться никак нельзя было подумать, что разговор происходит в тюремной камере, а не в домашнем кабинете Гамильтона.
Хоук вежливо улыбнулся:
— Нет, сэр, но я благодарю вас за предложение.
— А как вы… как вы познакомились с моей дочерью, кстати? — спросил Гамильтон.
Наконец-то этого человека заинтересовало что-то, кроме его трактатов!
Если бы его, Хоука, дочь появилась разодетая в пух и прах под ручку с незнакомым мужчиной, он прежде всего спросил бы об этом, после того, возможно, как сбил бы этого мужчину с ног. Хоук приготовился отвечать, но мисс Гамильтон опередила его.
— Его светлость — сама доброта, папа. Его юная сестра, леди Джасинда Найт, — одна из наших учениц, которых я сопровождала в Париж.
— Вот оно что, — отозвался старик, весело улыбнувшись Хоуку. — Как мило.
Хоук наморщил лоб. Разве он называл ей имя своей сестры?
— Бел, дорогая, — продолжал Гамильтон, — а ты и на следующий год будешь преподавать в «Пансионе миссис Холл»?
Хоук вздернул бровь. Преподавать? Белинда старательно избегала его взгляда, беспокойно шагая по камере.
— Буду, если понадобится, папа. Я не отказываюсь от работы, но к тому времени мы, конечно, вернемся в Келм-скот. У меня уже накоплена почти вся сумма.
— Ах! Верно, верно, ты права. Как удачно! Разве она не умница, мистер… то есть ваша светлость?
Хоук смотрел на Белинду, словно видел ее впервые.
Она же, словно почувствовав, что он совсем заблудился в бессмысленном разговоре, пытаясь разобраться в том, чего она никогда ему не говорила, бросила на него взгляд, одновременно предупреждающий и умоляющий.
— А вы, ваша светлость, сопровождали девиц в Париж? — нерешительно осведомился ее отец.
— Разумеется, нет, папа, — ответила за Хоука Белинда с упреком, легонько шлепнув отца по руке. — Его светлость — слишком важная персона, чтобы возить по Европе будущих светских дам.
С нервным смешком, который вовсе не пристал холодной, властной звезде полусвета, она принялась застилать отцовскую койку чистыми простынями, положив сверху новое одеяло и взбив дорогую подушку, набитую гусиным пухом, которую только что купила.
Хоук смотрел на нее, и сердце у него разрывалось от боли. Ведь как, казалось бы, легко — отправиться в магистрат и вызволить ее отца из долговой тюрьмы, но он знал, что ни за что не сделает этого.
Для человека с его средствами сумма долга мистера Гамильтона была ничтожна, но этот легкомысленный глупец заслужил тюрьму — он должен быть наказан за страдания своей дочери. Кроме того, если он вызволит Гамильтона из «Флита», Белинда, чего доброго, не останется с ним, а он, черт побери, нуждается в ней. Для того, чтобы разгадать тайну смерти Люси. Для того, чтобы она жила в его доме и играла на его расстроенном фортепьяно.
Когда вернулся тюремщик с сообщением, что свидание закончено, Белинда обняла отца и пообещала прийти через два дня. Она спросила, нужно ли ему еще что-нибудь; старик Гамильтон ответил, что был бы рад получить бумаги и чернил. Затем он обратился к Хоуку, простодушно глядя на него:
— Для меня большое утешение — знать, что у моей дочки есть надежный друг в огромном мире за этими стенами, ваша светлость. Я перед вами в долгу.
Эти безыскусные слова благодарности были произнесены так обезоруживающе, что Хоук кивнул и потряс протянутую руку.
Белинда, отвернувшись от отца, глянула на Хоука с глубокой благодарностью. И этот взгляд придал всему смысл. Поражаясь собственному недомыслию, Хоук пошел следом за Бел. Лакей, уже с пустыми руками, замыкал процессию, пока они направлялись за тюремщиком к выходу.
Теперь, познакомившись с Гамильтоном, Хоук понял, почему Белинда прилагает такие неимоверные усилия, чтобы держать отца в этом отделении тюрьмы — более чистом, теплом и комфортном. Старый джентльмен не выжил бы в переполненных преступниками общих камерах.
Но он все еще не понимал, что скажет ей, когда они останутся одни. Преподавательница пансиона? Единственное, что он понял из всего этого, — что она преподавала у миссис Холл в ожидании, пока ее жених вернется с войны и женится на ней, но что она в конце концов отказалась и от того, и от другого, решив посвятить себя ремеслу, которое принесет ей больше денег и поможет спасти и себя, и отца. А сейчас ему даже не хотелось думать, какие отношения связывают ее с Джасиндой.
Внезапно впереди послышался шум драки и громкие крики. Завернув за угол в очередном полутемном коридоре, они увидели страшную сцену. Покрытый шрамами надзиратель, которого Хоук видел внизу, огромный, как медведь, с висящим на поясе кольцом с ключами, швырнул к стене дерзкого молодого заключенного и начал избивать его тяжелой дубинкой.
Хоук остановил Белинду. Конечно, надзиратель просто выполняет свою работу, но Белинде видеть это ни к чему.
— Стойте, дорогая. — Он быстро огляделся. — Здесь есть другой выход? — обратился он к сторожу, но тот уже бросился на помощь своему начальнику. И тут Хоук увидел лицо Белинды. Она была до жути спокойна, лицо ее побледнело и походило на гипсовую маску. Она смотрела на тюремщика, крепко сжав губы. В темном коридоре она, бледная и безмолвная, казалась призраком — или ангелом, спустившимся на землю, который опечален происходящим, но отчужден от него. Белокурые пряди ее волос слегка развевались на сквозняке.
Хоук решил немедленно увести ее отсюда. Придется отыскать другой выход. Он крепко схватил ее за руку.
— Пойдемте, дорогая, — прошептал он, но она не шелохнулась.
— Я не стану бегать от него, — проговорила она помертвевшими губами, и ее слова падали на крики заключенного тихо, как лепестки розы.
Припав к его руке как дитя, она пошла вперед, не обращая внимания на протесты Хоука.
На войне, которую она вела, не было ни пушечных выстрелов, ни пуль. Войска, которые схватились в этот момент, находились внутри ее, сражаясь так, словно хотели разорвать надвое ее душу, но бежать она не желала. Она решила во что бы то ни стало выстоять, не полагаясь на защиту своего могущественного покровителя, и пройти мимо, посмотреть в глаза этому чудовищу — пусть он знает, что она его больше не боится. Он скорее всего ничего не поймет, но для нее достаточно и того, что она победила свой страх, а это самое главное.
«Я не побегу. Я не побегу. Я не побегу», — снова и снова повторяла она, хотя побрякивание его ключей царапало ее по сердцу, как будто по нему водили осколком стекла.
Именно этот звук повторялся в ее кошмарах.
Ей было страшно, очень страшно; она дрожала, леденея от ужаса до самых кончиков пальцев. Но она поднялась после того, как он надругался над ней, и теперь у нее есть союзник, за руку которого она крепко держится.
— Белинда…
— Все в порядке, — услышала она сама себя как бы издалека, сквозь шум крови в ушах. Боже, благослови Роберта, он ничего не понимает, но идет с ней.
Или несчастный арестант перестал ругаться, или надзиратель услышал их приближение — так или иначе, но он выпрямился, сделал шаг в сторону, двигаясь неуклюже из-за своей толщины и все еще держа в руке дубинку, огромный, жестокий, забрызганный чужой кровью. И тут он обернулся и посмотрел прямо на нее. Горло у Бел сжало от страха. Он неотвратимо надвигался на нее, как и в ту ночь в переулке. Время текло тонкой струйкой. Ей хотелось броситься наутек, но она перестала бы себя уважать, если бы поддалась страху, и шла вперед, преодолевая дурноту, дрожь, леденящий холод. Она дрожала от ненависти и так
