закончится заварушка с Форсайтом, вам придется жить там, где живете. Дело может затянуться до весны, к тому времени Монтана надоест вам до чертиков, и вы станете умолять кузена, чтобы он увез вас обратно в Висконсин.
– Вы ошибаетесь. Бак, мне здесь правится. И даже если я никогда больше не увижу Ривер-Фоллз и вообще не попаду в город, мне все равно. Мой дом здесь… в «Аконите». И я найду способ здесь остаться!
– А пока Густав поселится во флигеле, но ему придется отрабатывать свое содержание, – закончил Бак, словно не расслышав ее слов.
– Он так и собирался! – воскликнула Кристин. – И конечно, Густав будет работать. Он не нахлебник.
– Ему придется защищать ранчо.
– Что ж, Густав не трус. Если уж на то пошло, я тоже умею стрелять. Мы не собираемся прятаться за вашей спиной, будем помогать чем сумеем.
– Вы хоть понимаете, что сегодня ночью вас могли убить?! В следующий раз будете делать, как я скажу! А что следующий раз будет, можете не сомневаться.
– Знаю. Простите меня, Бак, я сожалею о сегодняшнем, правда, сожалею. Я и вас подвергла опасности… Бак фыркнул.
– Чушь собачья! Я живу бок о бок с опасностью всю жизнь и привык к опасностям.
Еще крепче стиснув пальцами ее плечи, Бак привлек Кристин к себе. Его лицо оказалось совсем рядом с ее лицом, и Бак почувствовал на своих губах тепло ее дыхания. Вся предыдущая жизнь никак не подготовила его к любви. Смотреть на Кристин изо дня в день и знать, что она никогда не будет принадлежать ему, – страшнее муки он и представить не мог. Время от времени, когда оставался в одиночестве, он задумывался о любви, но всегда – как о чем-то, что происходит с другими.
– Вы его любите? – хрипло спросил Бак. – Любите?
– Кого, Густава? Конечно, люблю, но не…
Бак внезапно осознал, что по-прежнему держит Кристин за плечи. Он отдернул руки, словно коснулся раскаленной плиты, и отпрянул от девушки.
– Возвращайтесь в дом.
Не дожидаясь, пока она уйдет, Бак быстро зашагал к флигелю. Кристин провожала его взглядом, но почти ничего не видела – в глазах стояли слезы.
Глава 19
После отъезда Гейтсов Клив с Диллоном перебрались в пансион, который рекомендовал им все тот же чернобородый железнодорожник. Рабочие-путейцы были недовольны тем, что их любимое кафе закрылось, по городу поползли тревожные слухи.
В салуне говорили, что шериф «прицепился» к Бонни и даже угрожал посадить ее в тюрьму только за то, что она посмела защищаться от домогательств Майка Брузы. Люди строили предположения насчет убийства Клетуса Фуллера, люди гадали: какой мерзавец опустился до того, что избил одноногого Берни? Каждый боялся, что то же самое может произойти и с ним.
Клив не слышал, чтобы кто-то посочувствовал Грегу Медору или Коротышке Спинксу, которые вернулись в город вдвоем на одной лошади; причем Спинке был изрядно нафарширован картечью. Ни одна душа не поверила их заявлению, что якобы Берни и Тэнди ни с того ни с сего открыли огонь.
Впрочем, обитатели Биг-Тимбера предпочитали держать свое мнение при себе. Основное население города составляли торговцы, процветание которых зависело от мелких землевладельцев и горожан, работающих па железной дороге. Да и как противостоять человеку, который отдавал приказы шерифу и к тому же имел в подчинении банду вооруженных головорезов?
Однажды утром Клив отправил телеграмму своему другу в Канзас-Сити. Он сообщил, что все крупные земельные участки в районе Биг-Тимбера уже разобраны, а также сделал приписку: «Ответа не жду». Клив знал, что друг поймет условный сигнал. После этого они с Диллоном решили просмотреть свежие газеты, доставленные утренним поездом.
Вскоре, как и ожидал Клив, появился какой-то человек; он открыл решетчатую дверь и что-то вполголоса сказал телеграфисту. Несколько секунд спустя тот передал ему листок бумаги. Когда мужчина вышел, Диллон последовал за ним.
Клив подошел к телеграфисту.
– Вы состоите на жалованье у Форсайта? – спросил он напрямую.
Телеграфист от неожиданности чуть не проглотил табачную жвачку. Он беззвучно зашевелил губами, его испуганный взгляд метнулся сначала к окну, потом к двери. Наконец он пробормотал:
– Почему вы спрашиваете?
– Вы отдали этому типу копию моей телеграммы, так?
– Мистер, должен же я как-то… здесь жить.
– Не понял. Ну-ка, ну-ка, поподробнее.
– У меня жена и пятеро детей. Вам это о чем-то говорит?
– О многом.
– Когда люди полковника интересуются содержанием телеграмм, я кое-что рассказываю, но не все. Таким образом мне удается и семью защитить, и гордость не страдает.
– Разумно.
– Я был бы вам благодарен, если бы вы тут не торчали без особой необходимости. Они могут не то подумать.
– Что. уже ходят слухи?
– Уверен, что да. Похоже, вы и ваш приятель взяли не ту сторону…
– Не буду спрашивать, какие телеграммы они отправляли или получали насчет меня.
– Если бы и спросили, я бы вам не сказал.
– Придется раскрыть вам один секрет: я федеральный шериф Соединенных Штатов и пытаюсь разомкнуть тиски, в которых этот человек держит и город, и все окрестные земли.
– Что ж, желаю удачи. Она вам понадобится.
– Сегодня или завтра я приду, чтобы отправить еще две телеграммы одновременно – одну в Шорт-Керни, другую – своему другу в Тринити. Когда вас спросят, покажите им только одну из них – какую именно, оставляю на ваше усмотрение.
– Понял, что вы имеете в виду.
Телеграфист повернулся к Кливу спиной. Тот вышел на улицу и нашел Диллона возле мясного рынка. Они прошли мимо швейной мастерской, перешли через улицу и остановились на тротуаре перед двумя смежными лавками.
– Этот тип направился прямиком в контору адвоката Ли, – доложил Диллон.
Они вошли в одну из лавок. Внутри было сумрачно и прохладно, вдоль стен тянулись длинные ряды полок. По одну сторону располагались галантерейные товары – рулоны ткани, тесьма, швейные принадлежности, готовое платье и лекарства; по другую – продукты. Прямо перед полками с горами консервов тянулся молочный прилавок, в конце которого высилась гордость хозяина – машинка для нарезки сыра. Одним движением маховика огромный золотистый круг сыра поворачивался так, чтобы следующим движением – уже рукоятки – можно было отрезать порцию сыра ровно на пять центов. Рядом с прилавком стояли бочки с крупами, сухими бобами и галетами. Табличка, находившаяся чуть выше, гласила: «Пять центов за горсть».
Диллон направился к прилавку, обогнул его и налетел на даму в широкополой шляпе; лицо дамы было прикрыто темной вуалью. От столкновения женщина отлетела к столу, на котором лежала бакалея: ваниль, пекарский порошок, а также сигары и табак – жевательный и нюхательный. Женщина выронила из рук сверток.
– Прошу прощения, мэм. – Диллон схватил даму за локоть, помогая устоять на ногах, но тотчас же убрал руку, потому что женщина вскрикнула. – Я что, сделал вам больно? Ей-богу, я не нарочно! – Он нагнулся и поднял упавший сверток. – Я, понимаете, очень спешил… за сыром, – в смущении пробормотал молодой человек.
– Не волнуйтесь, все в порядке. Я… сама виновата, нужно было смотреть, куда иду. – Женщина обошла его и заторопилась к выходу.
С ломтем сыра в одной руке и галетами в другой Диллон вернулся к другу, который в этот момент расплачивался за покупки – коробку сигар, иглу и клубок ниток. Диллон бросил на прилавок две пятицентовые монеты.
– Кто эта женщина в шляпе? Она недавно похоронила близкого родственника?
Лавочник чуть слышно прошептал:
– Это миссис де Бери, экономка полковника Форсайта.
Диллон откусил печенье и с набитым ртом повторил свой вопрос:
– Она недавно похоронила близкого родственника?
– Насколько мне известно, у нее нет родственников.
– Тогда почему она носит черную вуаль?
Продавец пожал плечами и отвернулся от прилавка, убирая на место коробку с иголками. Когда он опять повернулся к ним лицом, Диллон и Клив заметили, что у него подергивается веко. Он опасливо покосился на дверь.
– Послушайте, я же не задаю вам вопросов… Да, в последнее время эта дама стала носить вуаль. Если ей хочется скрыть лицо – это ее личное дело.
– Мы уже видели ее в день приезда. Кажется, это было неделю назад, верно, Клив? У нее тогда был синяк на щеке, а один глаз заплыл так, что почти не открывался. Ее кто-то избил, вероятно, тот мерзавец, у которого она работает.
– Молодой человек, на вашем месте я бы не болтал лишнего насчет полковника Форсайта и его дел – если, конечно, вы не хотите, чтобы вам продырявили шкуру.
– Хм, даже так?
– Да уж, можете мне поверить.
– Почему же горожане его терпят?
– Потому что… – Лавочник замялся. – Да вы скоро сами все поймете.
В магазин вошли трое. Один – крепкий молодой парень, которого они уже видели в салуне. Он держался развязно, говорил громко, и, хотя ему еще не было двадцати, юный головорез производил устрашающее впечатление своими габаритами.
Второй из вошедших выглядел так, словно успел принять участие в сотне пьяных драк. Нос его был свернут на сторону, по щеке – от уголка глаза до самых усов – протянулся глубокий шрам. Водянистые глаза покраснели – не то от злости, не то с перепоя.
Третьим был низкорослый усатый мексиканец – один из немногих мексиканцев, которые встретились Кливу и Диллону в Биг-Тимбере. Он носил черную широкополую шляпу, тулья которой была обернута змеиной кожей.
Старший из троицы остановился у самой двери. Юнец же прошел к прилавку с таким важным видом, словно считал себя
