О-о, только подумайте, какой у нас будет выбор! Никаких тяжелых осенних тканей, только шелк, сатин, тафта…
Под шумок всеобщего оживления Нед наклонился к Сэйбл и, как отъявленный заговорщик, шепнул ей на ухо:
– Кто знает, может, на этом балу ты даже встретишь своего Очарованного принца или по крайней мере такого человека, который заставит тебя забыть того столичного поклонника, мысли о котором не дают тебе покоя.
Он думал, что сестра лишь посмеется в ответ, но на лице ее вдруг появилось тревожное выражение, а розовые губы вытянулись в ниточку.
– Пожалуй, ты прав, Нед, – прошептала Сэйбл и выскользнула из комнаты. Брат недоуменно смотрел ей вслед.
Глава 3
Залитый светом большой зал Нортхэда был так ослепительно красив, что его можно было сравнить даже с огромными приемными залами Букингемского дворца. Сотни свечей горели в мерцающих бронзовых подсвечниках, расположенных вдоль стен, а хрустальные люстры, излучавшие теплое сияние, освещали бесценные гобелены и отражались в полированных каменных плитах пола. На галерее музыканты в черных костюмах играли нежные мелодии, и томные звуки скрипок, смешиваясь с гулом людских голосов, резонировали под сводами бревенчатого потолка.
Большинство гостей было из местной аристократии: представители наиболее именитых семей Корнуолла; остальные же приехали на бал издалека, и их слуги с вещами заполонили все западное крыло дома. Шампанское через золотистые желоба разливали из бутылей с длинным горлышком по тонкостенным бокалам из звонкого стекла, а затем слуги в традиционных ливреях с галунами разносили искристый напиток на серебряных подносах.
Женщины в праздничных платьях всех цветов и оттенков шелестели огромными веерами и весело болтали со своими кавалерами. В отличие от скучного столичного приема викторианской эпохи здесь ощущалась аура провинциальной добросердечности, каждый гость мог от души насладиться атмосферой покоя и уюта.
В соответствии с символом празднества столы были украшены огромными букетами цветов из сада и охапками вереска с лугов. Глинтвейна и сидра, как и шампанского, было вволю, и столы ломились от всевозможных корнуолльских блюд и изысканных закусок. Куда ни кинь взгляд, везде были улыбающиеся лица и повсюду слышались веселые голоса; ни у кого не возникало и тени сомнения относительно того, что бал удался графу и графине Монтеррей на славу.
На минуту воцарилась мертвая тишина, когда музыканты закончили сонату Моцарта. Но тут же повышалась веселая мелодия, от которой ноги готовы были сами пуститься в пляс. Большинство собравшихся знали, что это знаменитый деревенский танец, десятки лет исполнявшийся у Бэрренкортов в начале праздника.
Ожидание традиционного танца в этот вечер подогревалось тем обстоятельством, что все знали: танец начнет сам граф в паре со своей дочерью леди Сэйбл, которая привлекала особое внимание всех присутствующих. Пытаясь пробиться вперед и вытягивая шеи, гости стремились поскорее взглянуть на леди Сэйбл, появления которой ждали с таким же нетерпением, с каким ожидают выхода невесты на обряде венчания.
И девушка не разочаровала гостей. Сэйбл вплыла в Большой зал под руку с отцом, устремив взор на его прекрасное лицо; и казалось, она не слышит восторженного шепота гостей. От сознания того, что она – продолжательница традиций Бэрренкортов, у нее перехватило дыхание, а блеск в глазах отца еще более подчеркивал значение этого события. Никакой выход в свет в Лондоне не шел для Сэйбл ни в какое сравнение с этим.
На ней было белое шелковое платье, которое мягко шелестело, когда она вступила с отцом в танцевальный круг. Поскольку времени для сложной вышивки не хватило, искусная белошвейка сшила для Сэйбл пышные юбки в виде ярусов, каждый из которых отделялся от следующего ослепительно белой шелковой лентой с топкими кружевами. При свете свечей ее волосы мягко поблескивали, отливая теплыми оттенками эбенового дерева, а огромные глаза сверкали ярче сказочно красивых драгоценностей, украшавших ее белоснежную шею.
Сэйбл давным-давно овладела сложными па «танца Бэрренкорт»; поскольку же всю прошедшую неделю она репетировала их с матерью, то теперь, вложив свою руку в перчатке в руку отца, чувствовала себя вполне уверенно.
В зале раздались приглушенные аплодисменты воодушевленной публики, когда Чарльз начал первую фигуру. Сходство между красавцем графом и его грациозной дочерью было столь велико, что гости восхищенно перешептывались и одобрительно кивали.
Когда танец завершился, вокруг зарумянившейся и возбужденной девушки столпился народ, чтобы поздравить ее, а граф, изящно поклонившись и выпустив руку дочери, пошел на поиски графини, дабы пригласить ее на следующий танец. Сэйбл не рассчитывала на то, что отец прилюдно похвалит ее, но одобрение, которое она прочла в его изумрудно-зеленых глазах, когда он поклонился ей, согрело ее больше любых похвал.
Полный энтузиазма, Нед завладел маленькими ручками сестры и повел ее на вальс, прежде чем это успел сделать кто-либо другой. Хотя прошло всего одиннадцать месяцев, брат так вырос, что возвышался над сестрой на целую голову; и он взирал на нее покровительственно, на молодых же людей, торопившихся потанцевать с ней, – насмешливо.
– Как у меня получилось? – чуть задыхаясь, спросила Сэйбл.
– Ты была очаровательна! – пылко воскликнул Нед. – Миссис Фаллоуз гордилась бы тобой сегодня!
Сэйбл засмеялась, вспоминая их бывшую учительницу танцев. Высокая, чопорная и начисто лишенная чувства юмора, миссис Фаллоуз отчаялась когда-либо научить молодого наследника Сен-Жерменов и его сестру простейшим элементам бального танца.
– Должно быть, мы сократили ей жизнь на добрый десяток лет, – снова улыбнулась девушка.
– Лишь потому, что она пыталась сделать из пас настоящих леди и джентльмена, – усмехнулся Нед. – Видимо, мы, Сен-Жермены, слишком грубы для этого.
– В особенности Лайм, – вставила Сэйбл.
Нед недоуменно поднял бровь, и она махнула рукой в сторону открытых дверей, в которых показалась любопытная веснушчатая мордашка младшего брата. Отыскав их глазами, Лайм весело улыбнулся им и исчез; причем брат и сестра успели заметить на щеках мальчишки следы девонширского крема.
– Он снова побывал на кухне, – заметил Нед. – Боюсь, утром будет жаловаться на боли в животе.
– Крем входит в программу праздника, – сказала Сэйбл. – Что это был бы за бал по случаю сбора… то есть сева, если бы Лайм не переел!..
Нед запрокинул темноволосую голову и рассмеялся. Когда же музыканты кончили играть, он повел сестру к ряду стульев, расставленных у высоких окон.
– К сожалению, мне придется оставить тебя, – сказал он с грустью в голосе. – Мама просила меня играть роль радушного хозяина.
– Сочувствую тебе, – лукаво улыбнулась Сэйбл, заметив, что молодые девушки провожают Неда разочарованными взглядами.
– Бессердечная девчонка! – пробормотал Нед и направился к группе нарядно одетых девушек, болтавших в дальнем углу зала. Учащенное трепетание их вееров подсказало Сэйбл, что они не оставили без внимания его приближение.
– Вас что-то забавляет, леди Сэйбл?
Ей стало не по себе, когда она услышала голос Уайклифа Блэкберна. Подняв глаза, Сэйбл прежде всего увидела его впалые щеки, а затем длинную шею, которая выглядывала из неимоверно жесткого белого воротничка рубашки; костюм из саржи сидел на нем откровенно мешковато.
– Вы не откажетесь станцевать со старым другом? – спросил Клиф.
Не желая показаться невоспитанной – даже по отношению к такому неприятному человеку, как Уайклиф, – Сэйбл неохотно поднялась и протянула ему руку.
– Вы выглядели такой хрупкой, танцуя с отцом, – пробормотал он, когда они вошли в круг. – Иногда меня беспокоит: в состоянии ли он должным образом позаботиться о вас?
– Что вы хотите этим сказать? – ледяным тоном осведомилась девушка. Если таков был новый план действий Клифа с целью завоевать ее, то он явно просчитался, ибо Сэйбл не терпела никакой критики в адрес своих родителей.
– Мне кажется, что за его лощеной наружностью скрывается необыкновенно жесткий человек, – продолжал Клиф, не замечая, что глаза Сэйбл гневно сверкнули. – Кстати, откуда у него такой безобразный шрам на лице? Никто из членов вашей семьи никогда не рассказывал мне об этом.
Сама Сэйбл втайне всегда считала, что шрам придает отцу вид смельчака, и ее оскорбило пренебрежительное замечание Уайклифа.
– Этот шрам – знак величайшей любви отца к моей матери, – сказала девушка. – Когда он спасал ей жизнь, его поранил турок. – Огонь в глазах Сэйбл вспыхнул еще ярче. – И этот турок поплатился жизнью за свою дерзость.
Уайклиф, посчитавший эту отповедь признаком кровожадности, вновь подумал о том, какие дикие и необузданные эти Сен-Жермены, хотя внешне – утонченные и воспитанные люди. Он подозревал что леди Сэйбл, несмотря на свою редкостную красоту и кажущуюся мягкость, так же дика и необузданна, как и остальные члены ее семьи. Эта мысль почему-то возбудила его, и он еще крепче обнял ее топкий стан, не замечая отвращения, появившегося на лице партнерши.
К счастью, танец скоро закончился, и Сэйбл отделалась от ненавистного поклонника. Ее гораздо больше устраивали другие молодые люди, жаждавшие ее внимания; большинство из них – сыновья ближайших друзей ее семьи, с которыми она была знакома с детских лет. Теперь она имела возможность по-настоящему насладиться праздником – смеялась, танцевала и пила гораздо больше глинтвейна, чем стоило.
Когда
