огонь, прогоняя сырость и холод ненастного весеннего дня. Налив себе кубок вина, чтобы успокоиться, он стал дожидаться заблудшую жену. Леди Мэри переступила порог, и граф невольно отметил, как она хороша, несмотря на зрелый возраст.
— Ты сегодня рано, дорогой, — приветствовала она мужа, но при виде кубка глаза ее широко раскрылись. — Спиртное, Дикон? — охнула леди Мэри. — Пастор Саймон Гудфеллоу говорит, что пить вино — грех.
— Наш отец Иисус Христос превратил воду в вино на свадьбе в Кане Галилейской, Мэри, — резко напомнил лорд. — Если Господь разрешал пить вино, то кто такой Саймон Гудя Феллоу, чтобы его запрещать?
Леди Мэри неловко разгладила темно-синюю шелковую юбку. Ее платье самого простого покроя было украшено только белым рюшем у ворота. Она не носила никаких драгоценностей, кроме обручального кольца.
— Ты не любишь пастора Гудфеллоу, Дикон? — удивилась она.
— Нет, Мэри, не люблю. Узколобый злобный фанатик, умудрившийся убедить тебя встать перед Вестминстером и раздавать наши трактаты, — заявил граф испуганной жене. — Что на тебя нашло, Мэри? Во имя Господа, как ты посмела отважиться на такое? Совершенно потеряла разум?
— Нужно идти к людям со словом Божьим, — начала леди Мэри, но муж бесцеремонно перебил ее. Лицо его потемнело от гнева.
— Вы незамедлительно прекратите свои выходки, мадам. Властью мужа я запрещаю вам подобные деяния, а также посещения Саймона Гудфеллоу! Он опасный человек и плохо кончит.
— Но, Дикон…
— Король обо всем узнал, мадам. Он считает это изменнической ересью. Я почти двадцать лет честно служил его величеству, и вот сегодня едва не лишился места и головы, и все из-за вас, мадам. Только вмешательство этого льстивого щенка Джорджа Вилльерза спасло меня. Теперь я обязан оказать ему услугу. Но если я постоянно буду в долгу у подобных людей, значит, скоро потеряю власть и репутацию и ничем не смогу быть полезен королю.
— О, Дикон, прости меня, — искренне расстроилась жена. — Я не хотела так подводить тебя и пыталась лишь обратить в нашу веру как можно больше людей, потому что люблю Господа нашего и хочу избавить Его церковь от папизма! Разве ты не желаешь того же?
— Мэри, — объяснил граф, чуть смягчившись, и подвел ее к маленькому диванчику, — ты знаешь, я благочестивый пуританин, но не мученик. Я могу исповедовать нашу веру втайне, следуя на людях повелению короля и посещая англиканскую церковь. Как верные подданные Якова Стюарта, мы должны делать вид, что чтим ее обряды. Я не смогу уговорить короля смилостивиться к пуританам, если он удалит меня от двора. Твоя глупость чуть не стоила мне доверия и уважения, заработанных годами беспорочного труда. Маркиз Хартсфилд стал моим врагом, потому что я убедил короля не отдавать ему Саммерфилд. Сегодня он хотел погубить меня только для того, чтобы отомстить. Ему безразличны и Англия, и король, и он беззастенчиво использует одинокого старого человека ради собственных благ и привилегий. Я сказал тебе больше, чем имел права, но знаю, ты меня не выдашь. Обещай, дорогая, больше так не поступать!
— Мне так стыдно! — оправдывалась леди Мэри.
— Дорогая, — утешил граф, — ты всего-навсего женщина и не представляла последствий своих поступков. Мне самому не нравится, что приходится скрывать нашу истинную веру, но если мы хотим, чтобы она в конце концов восторжествовала, нужно вести себя крайне осмотрительно и осторожно. Ты больше угодишь Господу, если будешь послушной женой.
— Я не стану видеться с пастором Гудфеллоу, — пообещала Мэри.
— Я сам уведомлю его об этом, — кивнул Граф Бартрам.
— Дикон! Я придумала, как вернуть доверие короля и взять верх над маркизом Хартсфилдом! Ты, кажется говорил, что он женится на вдовствующей маркизе Уэстли, родившей сына принцу Генри? Убеди короля назначить тебя опекуном мальчика, и тогда ты сможешь быть уверен в его расположении.
— Леди Линдли позволили выбирать между маркизом и графом Гленкирком. Она предпочитает графа, поскольку они давно и близко знакомы. Ему доверено попечительство над маленьким герцогом Ланди. Пирс Сен-Дени может ухаживать за леди Линдли до второго пришествия, но не получит ее руки, хотя сам он воображает себя неотразимым.
— Но если король посчитает, что маркиз оскорблен выбором леди Линдли, он наверняка захочет утешить своего любимца, а опека над маленьким лордом — лакомый кусочек. Однако как только ты убедишь его величество отдать мальчика третьей, нейтральной стороне, все успокоятся. Ну а маркизу все-таки придется бросить кость, например, отдать Саммерфилд, которого он так добивался.
Граф Бартрам задумался. Поистине блестящая идея! У мальчика, конечно, большое состояние и неплохой доход, который по праву достанется опекуну. И если не считать обычных расходов, можно вернуть эти деньги в сокровищницу короля и с лихвой восполнить потерю Саммерфилда. Кроме того, граф постарается наставить мальчика в истинной вере и отвратить от англиканской церкви. Но это надо обдумать попозже. В таких делах вредна поспешность.
— Мэри, — сказал он, — сам Господь вразумил тебя сегодня, и хотя леди Линдли наверняка будет возражать, я объясню королю, что она недостойна воспитывать отпрыска королевской крови. Ее развращая натура, распутство — недаром же она стала любовницей принца Генри, — смешанная кровь, не говоря уже о незаконном происхождении, — всего этого более чем достаточно, чтобы отнять у нее ребенка, несмотря на богатство и влиятельные связи. Король непременно прозреет! Но сначала я должен убедить его, что положил конец твоим заблуждениям. Более того, необходимо вымолить прощение за то, что я позволил тебе свернуть с пути истинного. И как только леди Линдли объявит о своем выборе, я немедленно попрошу короля даровать мне опеку над герцогом. Давненько в нашем доме не звучали детские голоса, верно, Мэри? Хорошо, если у нас снова появится ребенок! Да и тебе скучно без малышей, дорогая. У тебя сразу будет много дел! Совсем как тогда, когда Эдвард был еще маленьким. Помнишь? Граф весело засмеялся.
— Так, значит, я прощена? — спросила Мэри.
— Да, дорогая, — заверил ее супруг, уже размышляя о преимуществах опеки над незаконным внуком короля. Конечно, сам граф, как всегда, останется в тени, но в этом его сила. И подумать только, что проклятый щеголь едва не низверг его! Остается надеяться, что, потеряв леди Линдли, ее состояние и малолетнего герцога, маркиз утешится богатым поместьем, поскольку, пока это зависит от графа Бартрама, он больше ничего не получит. К тому же после смерти Пирса Сен-Дени имение вновь вернется в казну — об этом Ричард Стоукс тоже позаботится.
В то время как граф предавался сладостным мечтам, его враг обдумывал следующий ход. Он уже выбросил из головы Ричарда Стоукса, ибо его занимали дела поважнее. Жасмин оказалась неприступной крепостью. Пирс без труда выставил из ее дома Джеймса Лесли, но большего не добился. Каждый день она демонстративно являлась ко двору вместе с графом Гленкирком, и хотя позволяла маркизу ухаживать за ней на людях, избегала оставаться с ним наедине. 'Надежды на легкую победу не оправдались, и маркиз пришел в отчаяние.
Сначала он жаждал заполучить ее ради богатства, королевского бастарда и влиятельных родственников, однако теперь все яснее сознавал, что желает ее, как ни одну женщину. Никогда еще он не испытывал такого вожделения! Жасмин опьяняла его своей точеной фигурой, пленительным лицом, прямым взглядом необыкновенных бирюзовых глаз, кремовой кожей с бледно-золотистым отливом. Он мечтал о том дне, когда покорит ее. Вот тогда она узнает, что такое настоящий мужчина!
Пирс представлял себе потайные комнаты в своих городском и загородном домах, видел Жасмин, прикованную между двумя столбами для порки, молящую о милосердии, пока он станет избивать ее, добиваясь повиновения. Чем ее лучше укротить: широким кожаным ремнем, пучком тонких розог, гибким ореховым прутом или хлыстом для верховой езды? Разумеется, Кипп поможет ему выбрать, но он не разделит Жасмин со сводным братом. По крайней мере пока не устанет от нее… рано или поздно, она, конечно, надоест ему, как все остальные.
Кроме того, Жасмин — женщина с сильным характером — получит наслаждение как принимая наказание, так и наказывая сама. Если так, он научит ее пользоваться ремнем и розгой! О, это настоящее искусство — искусство властвовать. Только глупец набрасывается на свою жертву, умный человек покоряет ее кнутом и пряником! Маркиз Хартсфилд обнаружил, что в боли можно обрести экстаз, хотя немногие
