спиной, перерастая расчеты Ренсдейла.
Этого скрягу следовало ущипнуть за самое чувствительное место – за его бумажник. Афина то и дело говорила его матери, что с ней никогда не обращались так хорошо, что она никогда не носила такие прекрасные ткани, никогда у нее не было столько платьев одновременно. Ну так ей полагается их иметь. С ней следует обращаться как с принцессой, а не как с бедной родственницей.
Ренсдейл жаловался, когда ему стали присылать счета, говорил, что девчонку избалуют. Ну и что? Йен в состоянии снабдить ее всеми шелками и атласами, какие ей понравятся. И потом, сказал он Ренсдейлу, его сестра никогда ни в чем не знала отказа, а она вовсе не транжирка.
А если бы Ренсдейл видел улыбку, игравшую на лице Афины, когда та вышла из этого последнего магазина, он бы решил, что каждый его шиллинг потрачен с толком. Ренсдейл мог также решить, что свадьба состоится в самое ближайшее время. Йен чувствовал, как лихорадочно начинает биться его пульс при одной мысли о том, что именно она могла купить в этой набитой кружевами лавке.
У Йена была еще одна причина поощрять мисс Ренсдейл тратить деньги ее брата, ему хотелось, чтобы она почувствовала вкус богатства, поняла, что она вполне состоятельна, чтобы купить все, что захочется. Он не считал Афину корыстной, он никогда не хотел, чтобы девушка вышли за него, польстившись на его деньги и титул. Но он решил пустить в ход все козыри.
Он хотел жениться на ней. Это было очень просто – и очень сложно. Он не знал, как или когда это произошло, но он определенно хотел жениться на этой маленькой леди. Ну пусть не определенно. Он определенно хотел любовной близости с ней, но понимал, что одно невозможно без другого. Даже если бы его сестрица не дала ему нагоняй, он не мог не уважать мораль мисс Ренслоу. Слишком ему нравилась эта мисс Ренслоу.
Но при этом ничто не могло запретить ему думать о том, как он снимет с нее все эти шелка, бархат и пенные кружева, все эти чулки, нижние юбки и ночные рубашки, которые она покупала.
Глава 20
Ах, погоня!
Ох, выбор!
Йен приносил Афине цветы и дарил всякие мелочи, не выходя за те границы, которые были установлены приличиями. Его внимание трогает ее, сказала она, но сконфузилась, когда он подарил ей носовой платок вместо того, который был испорчен пятнами его крови из порезанной щеки. Веер, букет филигранной работы, коробка конфет – все это было встречено довольными улыбками, но без особого энтузиазма. За коляску, нагруженную книгами для сирот, его клюнули в щеку, но и только. С самой большой радостью было принято его предложение вынести Троя в сад посидеть на солнышке, но тут, как нарочно, зарядил дождь.
Он ничуть не приблизился к тому, чтобы завоевать ее благосклонность, и не понимал почему. По тому, как она старательно делала вид, что не замечает его, он мог сказать, что она сознает его присутствие. Он перехватил ее взгляд, устремленный на его лосины, и если бы она смотрела на него подольше, ей воистину было бы на что посмотреть. Она всегда вовремя отводила взгляд, слава Создателю, оставаясь в счастливом неведении относительно того, как ее интерес действует на него. Даже ее присутствие в комнате начинало действовать на него, смотрела она на него или нет. Он знал, что она, возможно, будет принадлежать ему – нет, что она непременно будет принадлежать ему, – и это заставляло все его чувства стоять по стойке «смирно», и некоторые чувства доставляли ему при этом значительные неудобства. Ее запаха было достаточно, чтобы кровь его запылала, а голова стала пустой, как и руки.
Она никогда не избегала его общества, но и не искала его. Она уже давно не заводила разговора о том, чтобы найти себе работу, но о замужестве тоже не заговаривала.
Раньше Йен никогда не старался крадучись проникнуть в женское сердце. Зачем? Все его бывшие пассии сами приходили к нему, жаждая наслаждений и парочку-другую безделушек. Мысль о том, чтобы попытаться купить любовь девушки, на которой он хочет жениться, претила ему, особенно если учесть, что он был вынужден ограничиваться грошовыми подарками. Мысль о том, чтобы оставить Афину в покое, неприемлема. Он ей нравится, это ясно, он сделает все, чтобы нравиться ей все больше и больше, если даже эти старания окончательно доконают его. Вот он и ходил за ней из одной лавки в другую, проводил время с ее братьями, чтобы добиться ее благосклонности. Он даже подружился с собакой, для чего пожертвовал кисточками на своих сапогах.
Если бы только он мог обнять ее – разумеется, во время танцев, – он мог бы раздуть те искры, которые пролетали между ними. Если бы мог выскользнуть с ней на какой-нибудь далекий балкон, он напомнил бы ей о том, как они целовались. Но она пока не была готова появиться в свете. Ее гардероб еще был неполон, и она не была уверена, что ей следует позволить выставить себя напоказ, точно забавного пони. Из рассказов его сестры Афина знала, что говорят, и не желала дать посторонним людям пищу для разговоров о том, что они помолвлены. Достаточно, что она постоянно появляется в городе с его матерью. Появиться на балу под руку с ним – это уже слишком.
Раз нельзя заманить ее в Дарк-Уок Воксхолла, он мог бы увести ее в свой сад за домом, при свете фонарей и в лунном сиянии, но тут вдруг оказалось, что его мать и сестра – строгие компаньонки. Сестра посоветовала ему не играть с огнем, а мать заявила, что нельзя покупать то, что можно получить бесплатно, унизив и его, и Афину. Он, черт побери, не собирался соблазнить ее. Он просто хотел убедить ее, насколько они совместимы, показать этой неопытной девочке, какие наслаждения ждут их после того, как они поженятся. Он быстро терял уверенность в том, что завоюет ее при помощи своего богатства, титула или личного обаяния, но перед любовными ласками она не устоит. В этом Йен был уверен.
Ну ладно, пусть он хочет соблазнить ее – но не из низких побуждений, уговаривал он себя. Его намерения благородны. Он все больше и больше разочаровывался и в своем уме, и в своем теле и стал очень нетерпеливым из-за этих отсрочек. Куда, к черту, подевался ее дядюшка?!
Один его человек поселился на Камерон-стрит, другой – в гавани, где ловил каждое слово о корабле капитана Барнаби. Он дал взятку клерку в Адмиралтействе, чтобы получать сообщения о намерениях капитана. Он заплатил целое состояние этому возмутителю спокойствия Макелмору, чтобы тот убедил капитана прийти к Йену поговорить с ним прежде, чем он поговорит с племянницей, когда бы он ни прибыл.
Грум Алфи Браун словно испарился, что тоже вызывало у Йена тревогу. Он не обратился к властям, не пришел к Йену получить деньги за свое молчание, не донес Ренсдейлу, который был, по сути, его нанимателем. Почему этот человек хранил молчание о том, что можно назвать преступлением? Йену это казалось бессмысленным, Макелмору тоже, но теперь, когда Трой был, судя по всему, вне опасности, это не имело значения. К радости Йена, юноше уже не грозило остаться инвалидом, и он перестал принимать опий. Плохо, что Трой не может встать с постели без помощи Джеффри, молодого слуги. Но Йену сказали, что Трой делает упражнения, и это обнадеживало.
Лорд Ренсдейл был подавлен. Он видел, как деньги утекают с его банковского счета. Письма жены становились все более резкими и требовательными. Теперь ей понадобилась новая мебель, потому что у нее болела спина, на какой бы из сотен стульев в Ренсдейл- Холле она ни села. И еще ей нужны скамеечки для ног, подходящие к этим стульям, потому что у нее опухают лодыжки.
Что мог знать Ренсдейл о покупке мебели? Леди Марден и его сестра были очень заняты – помогая купить все, что было в списке Вероники. Ренсдейл предпочел бы побывать у мебельщика, чем у дамских портных, видит Бог, но в это время ему следует выезжать со своими гончими, объезжать поля. Ему следует посиживать в местных тавернах, обмениваться новостями со сквайром и его закадычными друзьями, играть по маленькой в вист, а не сидеть в дорогой гостинице, не играть на огромные суммы, как полагается в «Уайтс», и проигрывать.
– В таком случае перестаньте играть, – сказал ему Йен, когда они с Карсуэллом встретились в клубе с его предполагаемым шурином. – Половина присутствующих здесь – закоренелые игроки, а у другой половины денег больше, чем они в состоянии потратить.
Карсуэлл, который уже играл с Ренсдейлом, добавил:
– Вы никудышный игрок.
Это была правда, и брат Афины не мог на них обидеться.
– Черт его знает, почему мне не везет. Но чем еще я могу заняться? Театры не для меня, в опере я засыпаю. – Он вздохнул и велел лакею принести еще бутылку вина.
Йен не понимал, почему Ренсдейл жалуется. У него есть жена, которая наконец-то зачала и носит его сына – в этом он уверен – и он на какое-то время вырвался из ее коготков. Радоваться надо. С другой стороны, Йен принимал его в «Уайтс», обсуждая с ним свои матримониальные планы, вместо того чтобы заключить в объятия Афину. Он вдыхал дым, вместо того чтобы вдыхать ее пьянящий цветочный запах, и слушал отрыжку лорда Прикхерста, вместо того чтобы слушать ее милое, хоть и фальшивое пение. Нет, Ренсдейлу совершенно не на что жаловаться. Но он вскоре станет членом семьи Йена. Конечно, Йен постарается держаться от него подальше, но все равно они будут свойственниками. И Йен обязан заботиться о развлечениях этого человека.
Сложность состояла в том, как это сделать. Они не могли пойти в менее приличные игорные заведения, где Йен порой проводил время за игрой, требующей мастерства или удачи. Если Ренсдейл проиграл в клубе, он проиграет последний
