против меня что-то замышляется, я смогу держать в руках нити интриги».
Жильбер направился к двери и, взявшись за ручку, ждал последнего слова, которое должно было прогнать его или удержать.
– Довольно об этом, дитя мое, – обратился к нему Руссо. – Если вы влюблены так, как утверждаете, – тем хуже для вас! Впрочем, время не ждет. Вы уже потеряли вчерашний день, сегодня нам обоим нужно переписать тридцать страниц. Торопитесь, Жильбер, пошевеливайтесь!
Жильбер схватил руку философа и прижался к ней губами, чего не сделал бы ни с чьей другой рукой, будь на месте Руссо хоть сам король.
Прежде чем отправиться за взволнованным юношей, ожидавшим его возле двери, Руссо еще раз подошел к окну и выглянул.
В эту минуту Андре сбросила пеньюар и взяла из рук Николь платье.
Она увидала бледное лицо, неподвижную фигуру, отшатнулась в глубь комнаты и приказала Николь запереть окно.
Николь повиновалась.
– А-а, моя седая голова ее напугала, – проговорил Руссо, – юное лицо так ее не отпугивало! О прекрасная молодость! – со вздохом прибавил он:
Повесив платье Терезы на гвоздь, он стал медленно спускаться по лестнице вслед за юношей. В эту минуту он был, наверное, готов отдать за молодость Жильбера свою известность, соперничавшую со славой Вольтера и так же, как она, вызывавшую восхищение всего мира.
Глава 22.
ОСОБНЯК НА УЛИЦЕ СЕН-КЛОД
Улица Сен-Клод, где граф Феникс назначил свидание кардиналу де Роану, почти не изменилась с той поры; можно было бы, наверное, найти в наши дни развалины того дома, который мы попытаемся описать.
Улица Сен-Клод приводила, как и сегодня, на улицу Сен-Луи и бульвар, пересекала улицу Сен-Луи и проходила между монастырем Святого Причастия и особняком Вуазен, а в наши дни на их месте расположены церковь и бакалейный магазин.
Как и теперь, в те времена улица довольно круто спускалась к бульвару.
На ней было пятнадцать домов, семь фонарей, а также два тупика.
Тот, что находился по левую руку, упирался в особняк Вуазен. Другой, расположенный с правой стороны, к северу, заканчивался решеткой огромного монастырского сада.
Этот второй тупик, находившийся под сенью высоких монастырских деревьев, с левой стороны замыкался одной из стен большого серого особняка, выходившего фасадом на улицу Сен-Клод.
Эта стена напоминала лицо циклопа, потому что смотрела единственным глазом или, если угодно, имела одно-единственное окно, да и то заделанное решеткой и пугавшее своей темнотой.
Окно это никогда не отворялось и было затянуто паутиной. Прямо под ним находилась дверь, обитая гвоздями с широкими шляпками, не столько свидетельствовавшая о том, что через нее входили в дом, сколько указывавшая на то, что через нее можно было войти.
В тупике никто не жил, если не считать сапожника в деревянной будке да штопальщицы на двухколесной повозке; оба они укрывались в тени монастырской акации, которая с девяти часов утра посылала спасительную прохладу на пыльную мостовую.
Вечером штопальщица возвращалась домой, сапожник вешал замок на дверь своего дворца, и улочка становилась совершенно безжизненной, не считая мрачного и угрюмого окна, о котором мы уже говорили.
Помимо описанной нами двери в особняке существовал парадный вход с улицы Сен-Клод. Он представлял собой ворота, украшенные лепниной в стиле Людовика XIII; на воротах висел молоток в виде головы грифона, о котором граф Феникс упомянул в разговоре с кардиналом де Роаном.
Окна особняка выходили на бульвар и с раннего утра были открыты солнцу.
Париж тех лет, в особенности – этот квартал, был небезопасен. Вот почему никого не удивляли ни зарешеченные окна, ни ощетинившиеся железными артишоками стены.
Мы говорим об этом потому, что второй этаж особняка напоминал крепость. От врагов, разбойников, влюбленных железные балконы были защищены тысячами острых шипов; со стороны бульвара дом был окружен глубоким рвом; чтобы пробраться в эту крепость со стороны улицы, понадобились бы лестницы в тридцать футов длиной. Стена достигала в высоту тридцати двух футов и скрывала, вернее, заживо погребала все, что находилось во дворе.
Особняк этот, вид которого в наши дни заставил бы любого прохожего замереть от удивления, беспокойства или любопытства, в 1770 году не казался необычным. Он, напротив, соответствовал облику всего квартала, и если благочестивые жители улицы Сен-Луи, а также не менее благочестивые жители улицы Сен-Клод старались держаться от особняка подальше, то вовсе не из-за самого дома – с то время о нем не говорили ни хорошего, ни плохого, – а из-за пустынного бульвара, проходившего от городских ворот Сен-Луи и пользовавшегося дурной славой, а также из-за моста, перекинувшего обе арки над сточной канавой и напоминавшего каждому знакомому с историей парижанину непреодолимые колонны Кадеса.
Бульвар и в самом деле с этой стороны вел к Бастилии. На протяжении четверти мили здесь едва ли можно было насчитать с десяток домов; городские власти, к тому же, не считали необходимым провести в этой дыре освещение: вот почему, за исключением восьми часов в летние дни и четырех часов зимой, все остальное время здесь царили разбой и грабеж.
Впрочем, именно этой дорогой промчалась карета около часа спустя после разговора в Сен-Дени.
Двери кареты украшал герб графа Феникса.
Граф скакал впереди экипажа верхом на Джериде; конь несся с развевавшимся по ветру хвостом, поднимая густую пыль с нагретой солнцем мостовой.
В карете за опущенными занавесками лежала на подушках задремавшая Лоренца.
Ворота как по волшебству распахнулись на стук колес, и карета исчезла во дворе описанного нами дома.
Ворота захлопнулись.
Впрочем, в такой таинственности не было особой нужды: ни единая душа не видела, как граф Феникс вернулся домой; никто не мог бы ему помешать, даже если бы он увез из Сен-Дени монастырскую казну в коробах своей кареты.
Теперь необходимо в нескольких словах познакомить читателя с внутренним убранством особняка, так как нам придется еще не раз здесь побывать.
Начнем со двора, о котором мы уже упоминали. Сквозь булыжник пыталась пробиться жизнелюбивая, словно неиссякаемый источник, трава, упорно раздвигавшая тяжелые камни. По правую руку находились конюшни, с левой стороны были видны каретные сараи, а в глубине двора к парадной двери вел подъезд, по обеим сторонам которого можно было насчитать по дюжине ступеней.
В нижнем этаже особняка находились, насколько можно было заметить, просторная приемная, столовая, поражавшая расставленной в горках изысканной серебряной утварью, и гостиная, которая, по- видимому, была меблирована незадолго до прибытия новых хозяев.
Между гостиной и приемной была лестница, ведущая во второй этаж, где находились три хозяйские комнаты.
Однако наметанный глаз мог бы заметить, что комнаты были слишком малы сравнительно с общей площадью этажа.
Это обстоятельство свидетельствовало о том, что, помимо доступных глазу апартаментов, существовали, очевидно, еще и потайные комнаты, о которых знал только хозяин.
Приемную украшала статуя бога Гарпократа, прижимавшего к губам палец, словно призывая к молчанию, символом которого он являлся. Рядом со статуей открывалась небольшая дверь, не заметная благодаря лепным украшениям. За дверью узкая лестница поднималась во второй этаж и приводила в небольшую комнату, куда свет проникал через два зарешеченных окна, выходивших во внутренний
