– Кроме Бога.
– Да, однако Бог не может быть столь непоследовательным! Когда Бог убивает, он имеет для этого основания или извлекает выгоду, коль скоро Он олицетворяет высшую справедливость. Мне говорил об этом один убийца; не помню его имени. И это сильно сказано! Природа заинтересована в смерти.
– Итак, перед нами мертвый пес, и природа заинтересована в его смерти.
Альтотас проницательно взглянул на Бальзамо. Вместо ответа тот поклонился, чувствуя усталость оттого, что так долго слушал вздор старика.
– Что бы ты сказал, – продолжал Альтотас, – если бы пес открыл глаз и посмотрел на тебя?
– Я был бы очень удивлен, учитель, – с улыбкой отвечал Бальзамо.
– Удивлен? Прекрасно!
Он мрачно рассмеялся и подтянул поближе к собаке аппарат из металлических пластинок, переложенных ватными тампонами. Тампоны были частично погружены в кислый раствор, два конца или, иными словами, полюса виднелись по краям сосуда.
– Какой глаз тебе больше нравится, Ашарат? – спросил старик.
– Правый.
Старик приложил разнополюсные концы, между которыми был клочок шелковой ткани, к шейному мускулу собаки.
В то же мгновение собака открыла глаз и пристально посмотрела на Бальзамо. Он в ужасе отпрянул.
– Теперь давай перейдем к морде, ничего не имеешь против?
Охваченный сильнейшим волнением, Бальзамо не ответил.
Альтотас тронул другой мускул: глаз закрылся, зато раскрылась пасть и показались острые белые клыки; красные десны подрагивали, как в жизни.
Бальзамо испугался.
– Невероятно! – воскликнул он.
– Вот как мало значит смерть! – воскликнул торжествующий Альтотас, заметив растерянность своего ученика. – А все потому, что я, ничтожный старик, находящийся на пороге смерти, сумел заставить ее уйти со своего пути.
Вдруг он нервно и пронзительно рассмеялся.
– Будь осторожен, Ашарат! – продолжал он. – Вот лежит мертвый пес, который недавно чуть тебя не укусил, сейчас он на тебя бросится, осторожно!
Пес с перерезанной шеей, разинутой пастью и подрагивающим глазом вдруг поднялся на все четыре лапы и закачался, страшно мотая головой.
Бальзамо почувствовал, как волосы у него на голове зашевелились; пот катился с него градом. Он стал отступать, пока не уперся спиной в дверь, подумывая, не сбежать ли ему.
– Ну, ну, я не хочу, чтобы ты умер от страха во время наших занятий наукой. – проговорил Альтотас, отталкивая труп вместе с прибором, – довольно опытов!
Как только поступление тока прекратилось, собака упала и снова стала вялой и неподвижной.
– Что это – смерть, Ашарат? Думал ли ты, что она может преподнести такой сюрприз? Отвечай!
– Странно, очень странно… – ответил Бальзамо, подходя ближе.
– Теперь ты видишь, что можно достигнуть того, о чем я говорил, дитя мое: первый шаг уже сделан. Зачем продлевать жизнь, когда можно отменить смерть?
– Это еще неизвестно, – возразил Бальзамо, – возвращенная вами жизнь искусственна.
– Если у нас будет время, мы отыщем и секрет жизни реальной. Разве ты не встречал у римских поэтов рассказов о том, что Кассид умел возвращать жизнь мертвецам?
– Да, но то – у поэтов.
– Они сами называли поэмы vates19, друг мой, не забывай об этом.
– Тогда скажите мне…
– Опять возражение?
– Да. Если бы ваш эликсир жизни был готов и вы дали бы его псу, он жил бы вечно?
– Разумеется!
– А если бы он попал в руки к такому экспериментатору, как вы, и тот его прирезал бы?
– Прекрасно! – вскричал старик, радостно хлопнув в ладоши. – Я ожидал этого вопроса!
– Ну, раз ожидали, ответьте.
– Нет ничего проще.
– Может ли эликсир помешать крыше упасть на голову, пуле – пробить человека, лошади – растоптать всадника?
Альтотас вызывающе смотрел на Бальзамо, словно вызывал на бой, в котором надеялся одолеть.
– Нет, нет и нет, – продолжал старик, – ты совершенно прав, дорогой Ашарат. Ни крыши, ни пули, ни удара копытом невозможно избежать, пока есть дома, ружья и лошади.
– Но вы можете оживлять мертвецов…
– На короткое время – да. Навсегда – нет. Для этого нужно было бы прежде всего узнать, в каком месте находится душа, а это может занять слишком много времени. Однако я не дам душе выскользнуть через полученную телом рану.
– Как это?
– Я ее закрою.
– Даже если повреждена артерия?
– Ну да!
– Хотел бы я на это посмотреть!
– Смотри! – проговорил старик.
Раньше, чем Бальзамо успел ему помешать, старик проткнул себе вену на левой руке ланцетом.
В теле старика оставалось так мало крови и так медленно она текла в жилах, что не сразу выступила по краям раны. Но как только кровь появилась, она хлынула рекой.
– Боже милостивый! – ахнул Бальзамо.
– Что такое? – спросил Альтотас.
– Вы серьезно ранены.
– Ты, как Фома-неверующий, хочешь все пощупать, вот я и даю тебе возможность увидеть собственными глазами и потрогать собственными руками.
Он протянул руку и взял небольшую склянку, потом капнул из нее на рану.
– Смотри! – сказал он.
Под действием чудотворной жидкости кровь свернулась, ткань срослась, скрыв вену, рана затянулась настолько, что животворная влага, зовущаяся кровью, не смогла через нее просочиться.
На этот раз Бальзамо смотрел на старика с изумлением.
– Вот что я еще открыл! Что ты на это скажешь, Ашарат!
– Вы – величайший из людей, учитель!
– Если я и не окончательно победил смерть, то по крайней мере нанес ей удар, от которого трудно оправиться, правда? Видишь ли, сын мой, у человека хрупкие кости, они иногда ломаются: я собираюсь сделать их прочными, как сталь. Если кровь начинает вытекать из человеческого тела, она уносит с собой и жизнь: я не позволю, чтобы кровь покидала тело. Плоть – мягкая и непрочная: я сделаю ее такой же неуязвимой, как у средневековых паладинов, об нее тупились острия мечей и лезвия топоров. Для этого нужно только одно: чтобы такой человек, как Альтотас, жил триста лет. Так дай же мне то, о чем я тебя прошу, и я буду жить целое тысячелетие. Дорогой мой Ашарат, это от тебя зависит. Верни мне молодость, верни силу моим мышцам, верни свежесть мысли, и ты увидишь, что я не боюсь ни шпаги, ни пули, ни рушащейся стены, ни дикого животного. В дни моей четвертой молодости, Ашарат, то есть прежде, чем я доживу четвертый свой век, я обновлю лик земли и – клянусь тебе! – создам для себя и для обновленного человечества мир по своему вкусу: без крыш, без шпаг, без мушкетных пуль, без лягающихся лошадей. Тогда люди поймут, что гораздо лучше жить, помогая ближним и любя друг друга, чем убивать себе подобных.
