— Волки?
— Оборотни, те самые, что укокошили шестерых других.
— Как шестерых?
— А так. Сегодня утром нашли скамейку, и на ней только пятна крови. Это все, что они оставили от № 6. Группа первая, резус отрицательный! Никаких других следов.
— Послушай, на меня насела орава журналистов. Их полно и в парке. Они слетелись отовсюду: Эванса хорошо знали. Пока еще никто не связал его смерть с остальными происшествиями, но сходство очевидно. Поэтому не стоит этого подчеркивать, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Само собой. У меня все еще недостаточно доказательств, которые могли бы поставить тебя в затруднительное положение. Есть рыбка, но я ее еще не подсек.
— Что за рыбка?
— Улика, которая тебя убедит. Как только я ее раздобуду, сразу же сообщу в газеты, но не раньше. На это ты можешь рассчитывать.
— Черт знает что, Джордж. Если бы не этот допотопный параграф 147, я бы тебя немедленно уволил.
— Так валяй, Герби, чего ждешь? Ты был туповат еще мальчишкой и с тех пор ничуть не изменился. Тебе следовало бы сделать это давно, в тот самый день, когда ты понял, что я прав.
— А точнее?
— В тот самый первый раз, когда ты услышал мою версию. Ты прекрасно это знаешь. Но, чтобы это признать, ты слишком упрям или же чересчур глуп. А может, и то и другое вместе.
Установившаяся на линии тишина затянулась настолько, что Уилсон подумал, не повесил ли Андервуд трубку, пока он все это ему выкладывал. Но в конце концов тот заговорил снова.
— Инспектор Уилсон, ты уже думал о реакции публики в том случае, если ваша версия окажется правдой?
— Сцены паники, нанесение увечий, кровь на улицах, не считая голов, которые полетят с плеч. Тех, кто ничего не сделал, когда еще было время.
— То есть моей. И ты ради этого пожертвовал бы целым городом! А подумал ли ты, чем это обернулось бы для экономики? Отсюда побежали бы тысячи людей начался бы массовый исход населения. И грабежи. Нью-Йорк — большой город, Уилсон, но, думаю, что ты поставил бы его на колени.
— Пожалуй, и тебя вместе с ним. Люди возвратятся, как только узнают, что оборотни покинули город. Но ты, Герби, уже не вернешься. Ты сгинешь навсегда.
— Надеюсь, что ты ошибаешься.— В голосе Андервуда слышалась горечь.— Сейчас мое самое горячее желание — наподдать тебе хорошенько. Это доставило бы мне на стоящее удовольствие.
На сей раз, судя по отбою, Уилсон был уверен, что тот бросил трубку.
— Бог ты мой,— воскликнула Бекки.— Какая муха тебя укусила, что ты в таком тоне разговариваешь с ним?
— Он совсем рехнулся. Впрочем, он всегда был таким. Господи, да он был ненормальным уже тогда, когда половину лета таскался в этих своих тошнотворных плавках. Дурень в кубе.
— Но это не дает тебе права... я знаю, что вы вместе выросли и все такое... Но, боже, ты же все провалишь.
— О чем это вы тут оба говорите, черт побери?
Они с изумлением обернулись на этот обращенный к ним незнакомый голос. Небольшого росточка тип в тесном дешевеньком пальто рассматривал их с несколько натянутой улыбкой.
— Меня зовут Гарнер. Я из «Нью-Йорк пост». А вы инспекторы Нефф и Уилсон?
— Зайдите попозже. Пока мы ни в чем не нуждаемся.
— Но, Уилсон, дай ему хоть...
— Нам ничего не надо!
