указывать — что подобрать, где подвернуть. Старпом уже на второй день ему сказал: «Надеюсь, вы меня хоть чему-нибудь научите». А Славик так процедил сквозь зубы: «Мэ-э-би..» Дескать, может быть.
Сначала мы, как и все парусники, шли вдоль западного побережья Германии. А как вышли к Дании, то повернули на северо-восток и пошли датскими озерами.
— А был какой-нибудь смешной случай, кроме «пул зе брейз»?
— Навалом. Зашли мы в какую-то рыбацкую деревушку, капитан взял на нашего «Ваньку» еще двух ребят. Из Дублина, с ирландской шхуны. И вот день идем, другой, а у этих ирландцев рожи хмурые, надутые. Ни с кем не разговаривают. Мы к ним вечером подошли: «Чего вы, ребята, такие смурные? Что вам не нравится?» А они так плечами пожали, рожи сделали и говорят: «Мы ничего не понимаем. Шотландцы так быстро говорят — ничего не понять». Мы так и сели. Свои вроде, шотландцы и ирландцы, а друг друга не понимают. А как нам быть с нашим английским?!
Итальянцы задавали тон. У них были резиновые шары, которые они наполняли водой. Бросишь — разрываются, как бомбы. Вот они идут вдоль причала, вдоль строя кораблей, и бомбят. А англичане еще не завелись, не зажглись еще. Хмуро так смотрят. А потом уже, в другом порту, англичане завелись. Брандспойты врубили, ведра с водой приготовили. Пиратский флаг подняли — проснулось, наверное, их «дрейковское» прошлое. Решили взять итальянцев на абордаж. Англичане все ближе, ближе, а итальянцам хоть бы хны: покуривают, разговаривают, на англичан даже не смотрят. Англичане — бах! бах! — ведра с водой на них. Ноль внимания! Англичане уже сошлись борт о борт — бах! бах! — отбомбились. Собрались отходить. И вдруг из люка выскакивают два итальянца, и вот такие шары у них, ну, литров по шесть. Бабах! — англичанам — бабах! Прямо в кокпит. Ну, у тех внутри потоп, все залило! Англичане прямо ошалели. Вот на таких нотах мы и шли...
Вышли из озер в пролив — тут и большие парусники появились. Наш «Крузен» увидели, и нам домой дико захотелось. На «Крузен».
Вот последний вечер, в Фредерике — хавн пришли, уже у причала стоим. И «Крузен» рядом стоит, на который все так рвались. Последний вечер, поужинали все вместе, и Шелла, и капитан, и старпом с женой, и художник, и лесничий, ребята все, Крис... Я не понимаю, что с нами произошло, только Славик спрашивает у капитана: «А можно нам еще на ночь остаться?» И мы все: «Может, можно? Койки-то пока свободны». Рвались-рвались, а тут на тебе: «Хотим остаться. Последнюю ночь...»
Датский городок Фредериксхавн и явление Брайана Винтера
Всякое плавание хорошо еще тем, что, ступив на берег, ты по-новому ощущаешь все земное.
Утонувшая в теплом августовском тумане белая сторожевая башня, темные готические своды кирхи и ее острый шпиль, уже купающийся в утреннем солнечном потоке, и огромный черный якорь на яркой изумрудной траве, улица, сошедшая с картинки к сказке Андерсена, где у красных кирпичных стен еще мирно спят табуны велосипедов, — все это маленький датский городок Фредериксхавн на севере Ютландии. Все так необычно после бесконечных просторов Северного моря.
Паруса на реях кораблей плотно укатаны и пока не доступны ветру.
«Крузенштерну» предстоит прощание с регатой, он уходит в Петербург, на Балтику. Ему надо готовиться к своему первому кругосветному плаванию в честь трехсотлетия русского флота.
И я брожу вдоль причалов Фредериксхавна, вдоль бортов привязанных к берегу кораблей. Когда я вас теперь увижу, «Лорд Нельсон»? До встречи, «Великая герцогиня Елизавета». Счастливого плавания, «Сэр Уинстон Черчилль»!
И тут я слышу, как на соседней маленькой яхте что-то грохнуло, и раздались до боли знакомые русские комментарии по этому поводу. Я, как на зов трубы, бросился на этот голос. Яхта, точнее шлюп, называлась «София». Люк открылся, и из него высунулась фигура в плавках.
— К вам можно? Не спите? — осторожно спросил я.
— А мы и не ложились, — сказал человек, потирая голову.
Он стянул с веревки маечку с клипером «Катти Сарк» и согнулся над люком: «Василий! Сотвори гостю чашечку утреннего ароматного кофе!»
Я пролез в люк и чуть не столкнулся лоб в лоб с сидящим на койке.
— А-а, проходи, садись, — сказал он
таким тоном, словно знал меня сто лет.
— Сейчас Вася кофейку даст. Ты как сам-то?
— Хорошо, — сказал я.
