Связка Мысловский — Чёрный проработала часа три, мы трое — не больше часа. Забойщики (Альпинист, работающий впереди, прокладывающий маршрут) вернулись в оптимистическом настроении: дорога ясна, победа будет за нами. Однако уже на следующий день наступило отрезвление. Слишком рано Мысловский взял вправо,— они оказались на ледовых стенках и довольно долго прокопались на одном месте. Мы с Овчинниковым, глядя на их мытарства, от скуки сунулись влево вверх и удивительно быстро по простому пути поднялись верёвок на семь. Однако при вечернем обсуждении все единогласно утверждали, что мы пошли не туда, что я взял слишком влево. Я сначала оправдывался, потом огрызался, даже грубо что-то сказал Эдику, но Эдик молодец, быстро отошёл.
— Похоже, что простой путь — влево вверх, а потом под большим сколом траверс вправо,— говорил я.
— Это только кажется. Посмотри, сколько верёвок, флажков и даже остатки палатки правее нашего пути, — без тени сомнения отвечал Эдик.
— Но ледник сдвигается на метр в сутки. Все это ещё год назад находилось гораздо выше, то есть как раз там, где я предложил делать траверс.
— Нет, ты не прав, — вступил в разговор Коля, — вспомни литературу: все пишут, что нужно уходить к правому борту гораздо раньше.
— Но может быть, в этом году ледовая обстановка изменилась? Надо руководствоваться логикой, а не догмами. Судя по общему характеру трещин и сераков, несложный и безопасный путь, мне кажется, левее центра до высоты 5800.
— Тебе кажется, а я здесь ходил в позапрошлом году, — уже тоном рассерженного начальника Эдик выдвинул главный аргумент.
— И поэтому залез на стены! — резко бросил я, обиженный ущемлением демократии в теоретической дискуссии.
Наступило молчание. Эдик смешался, удивлённый моей внезапной резкостью и не в силах что-либо возразить. Анатолий Георгиевич попытался разрядить обстановку:
— Конечно, старые верёвки и флажки ни о чём не говорят, но мне представляется, что простота слева обманчивая, помню, что поляки траверсировали ниже. Во всяком случае, надо посмотреть оба варианта.
— Я спрашивал Наванга, — добавил Володя, — он говорит, что надо уходить вправо.
Оставшись наедине со своим мнением, я больше не спорил. Пусть нашим арбитром будет время.
“Почему они всё время ссылаются на чей-то опыт?— думал я вечером в палатке. — Ведь у каждого из нас за плечами огромное количество самых разнообразных ледников. У нас самый длинный в мире (77 километров) ледник Федченко на Памире и не очень уступающие ему ледники Тянь-Шаня в районе пика Победы — самого северного семитысячника планеты. У нас есть сложные ледопады, например на Кавказе, в Безенги, и многокилометровые ледовые лабиринты с бездонными трещинами, например ледник Бивачный под пиком Коммунизма. Причём многие маршруты мы проходили сразу, без разведки и предварительного изучения по книгам (их просто не было), руководствуясь только чутьём и общими закономерностями строения ледников. Особенно богатый опыт у таких старых высотников, как Овчинников, Мысловский, Чёрный, которые одними из первых бывали во многих труднодоступных местах Памира и Тянь-Шаня. А что имеют болгары и югославы, поляки и испанцы? Ледники в Альпах, где размечен каждый поворот, каждый камень? Самые протоптанные маршруты Памира, где они ходили по нашим следам, под руководством наших тренеров-инструкторов? Почему мы должны доверять им больше, чем себе, своей интуиции, своему опыту? ”
20 марта. Четвёртый день работы на ледопаде. Из них два — впустую.
Вчера Эдик и Коля спустились с ледника часа в четыре. С восторгом рассказывали, как они проходили трудные участки ледника, какие там страшные трещины и сложные стены. Вернувшись на мои следы, они прошли ещё шесть верёвок, в некоторых местах повесили перила. Вышли на пологую среднюю часть ледопада, но пути на склоны Нупцзе не нашли.
Во время ужина начался сильный ветер. К середине ночи он настолько усилился, что свалил один шатёр, а второй устоял только потому, что в нём спали шерпы, которые лихорадочно сдерживали метания своего дома. Внутри палатки всё было перевёрнуто и разворочено, низ шатра порван почти по всему периметру. В конце концов Дава и Наванг оставили попытки закрепить шатёр и уже под утро пошли спать в высотную палатку. К этому времени (около шести часов) ветер как будто начал стихать. Наш кемпинг выстоял.
Помня, как летали наши кемпинги прошлым летом в базовом лагере в Ванч-Даре и на “Грузинских ночёвках”, я поставил более прочные растяжки и привалил низ кемпинга большими камнями. Порвалась только одна растяжка. У кемпинга Анатолия Георгиевича тоже порвалась растяжка, и вся конструкция уже собиралась взлететь. Шефу пришлось выскочить на улицу в чём спал и звать на помощь. Помог Эдик, который лежал в соседней палатке.
Я выглянул из палатки и решил, что сегодня выход не состоится: на улице творилось что-то страшное. Однако погода постепенно наладилась, и мы в этот день очень продуктивно поработали.
Уже при надевании кошек Анатолий Георгиевич заявил:
— Я с вами пойду только полпути и потом вернусь, потому что мне не выдержать ваш темп, а обрабатывать можно вдвоём.
Я сразу возразил:
— Нет никакой необходимости гнаться за нами. Вы нас догоните, пока мы меняем верёвки на перилах. Зато в случае любых разногласий по прокладке маршрута нам будет тяжело принять решение, имея два равноправных голоса. Кроме того, возможно, нужна будет консультация стратегического характера.
Шеф быстро согласился.
К большому сераку мы подошли практически одновременно. Я опять стал засматриваться налево. Предложил оставить весь груз и разведать. Верёвки через три вышли на тропу Эдика. Пройдя по их маршруту, мы совершили полукруг и вышли на три верёвки выше своих рюкзаков.
В этот момент даже Володя, который отличается очень сдержанным характером и до сих пор тщательно пытался сгладить наши противоречия по выбору маршрута и как-то защитить или оправдать действия забойщиков, не выдержал и сказал открытым текстом всё, что думает. Анатолий Георгиевич постарался смягчить обстановку и показать объективные причины этой ошибки.
Завершающим маневром был наш с Вовиком бросок в сторону склонов Нупцзе. Кажется, дорога ясна.
Вечером Анатолий Георгиевич дал нашей двойке ответственное задание — найти выход на плато. (Эдику и Коле предложил снять свои “кружева”.)
21 марта. Очень хотелось проложить дорогу на плато за один день, поэтому вышли пораньше, в 4.15. Однако не взяли фонарь, надеясь, что дорогу знаем достаточно хорошо, и в нижней части полчаса поплутали по леднику. Надев кошки, довольно быстро проскочили обработанный кусок. Казалось, что выход на 6100 не представит трудностей. Но, пройдя несколько верёвок по простым подушкам выше средней пологой части, упёрлись в систему трещин и стен, отделяющих ледник от склонов Нупцзе. Во многих местах путь оказался опасным. Венцом всего была 60-метровая стена, в некоторых местах совершенно отвесная, а главное, состоящая из смёрзшихся ледяных глыб, на которые нет никакой надежды.
Проходя её, я натерпелся страха за себя и за Вовика, который стоял внизу: я мог засыпать его одним неловким движением. После этого прошли ещё одну стенку метров пятнадцати и по увалам подошли вплотную к северным скалам гребня Нупцзе.
Отсюда ледник Кхумбу просматривается весь до западных склонов Лхоцзе, левее видна вершина Эвереста и верхняя стенка нашего контрфорса. Я долго бродил по леднику в поисках следов лагеря 6100 предыдущих экспедиций, консультировался с базой по рации, но никаких остатков лагеря и даже намёка на них найти не удалось. Со времени предыдущей экспедиции прошло меньше года, но ледник движется так быстро и со склонов валят снег и лёд так интенсивно, что всё скрывается в толще льда. Ветры завершают работу, заглаживая поверхность ледника.
Оставили палатки на 6100 и пошли на спуск. Опять поволновались на “живой” стене, хотя спускались по верёвке, но без спусковых приспособлений, и на маятнике мне стоило большого труда встегнуть узел в
