бродили у него в голове, Эмма сказать не могла.
— Расскажите мне побольше о статуэтке, — попросила Эмма. — Какого она размера? Как она выглядит?
— Она примерно такой высоты. — Стюарт приподнял руку над стаканом бренди на уровне десяти дюймов от пола. — Она зеленая.
Эмма ждала подробностей. Вместо этого он спросил:
— Сколько раз вы участвовали в «играх доверия»?
— Я? Раз десять, не меньше. Но только это были незначительные роли, да и играли мы не по-крупному. Участвовала я и в «играх» покрупнее — раз пять-шесть. Но это было очень давно.
— И какого рода мошенничеством вы занимались? Кроме подделки бухгалтерских документов?
— Вы о подделке записей в гроссбухе? Это со мной в первый раз случилось. — Эмма скромно потупилась. Интересно, он ей верит? — Хотя подписи подделывала неоднократно. По правде говоря, сначала я собиралась подделать вашу подпись, и все. — Зря она вообще-то разоткровенничалась с членом палаты лордов. — Как-то я вела бухгалтерию, настоящую бухгалтерию у епископа.
Эмма улыбнулась своим воспоминаниям.
— Иногда эти уловки бывали довольно забавными. Большинство из них не были противозаконными. Вернее, их трудно классифицировать как противозаконные. Был случай, — она засмеялась, — когда мы поместили в газету объявление о продаже эликсира, который стоил одиннадцать шиллингов. Доставка почтой. Мы назвали этот эликсир «лекарством для настоящих мужчин». Текст гласил, что снадобье вернет тому, кто его примет, «спокойствие и уверенность в себе и приятность ощущений во время того процесса, о котором не принято говорить публично». — Она засмеялась, чуть смущенная тем, что так хорошо запомнила текст объявления. — Это было слабительное. Или еще: Зак обычно стоял на углу Пиккадилли и начинал эту игру. У него был красивый глубокий голос. Он взывал к прохожим: «Вот, друзья мои, лекарство для людей. Я не знаю, как оно работает. Я лишь знаю, что я был слепым и прозрел. Оно как Господне благословение. Я так думаю. Я принял его и выздоровел. Другие приняли его и выздоровели. Все, что я могу вам сказать, — тут он начинал трясти бутылкой в воздухе, — что благодаря ему я снова стал мужчиной».
Эмма смотрела на Стюарта — одетого как истинный английский джентльмен и возлежащего на подушках, как настоящий султан. Она даже порозовела от удовольствия, когда, встретившись с ним глазами, увидела, что взгляд его больше не пустой. Он улыбался — история с лекарством действительно его позабавила. Вдохновленная, она продолжила:
— Я готова была со смеху помереть, слушая про то лекарство, потому что если бы он и впрямь нашел такое средство, то, верно, стал бы его галлонами пить: он в нем вправду здорово нуждался.
Эмма вдруг замолчала и нахмурилась.
Стюарт со своих подушек наблюдал за чередой эмоций на ее лице. Он видел, как веселость сменилась смущением. Заметил, что она разозлилась на себя за излишнюю болтливость. Эмма закусила губу и сказала:
— Простите. Я слишком много говорю. — Она смотрела на Стюарта широко раскрытыми глазами. — Честно говоря, я никогда не думала об этом, пока он был жив. Мы ладили. У нас все было в порядке. Но после того, как...
— После того, что произошло сегодня утром, — закончил он за нее, — никто из нас не может выбросить из головы этот предмет.
«Эмма. Смешная, такая уверенная в себе Эмма. Разве не ты всего двенадцать часов назад сидела, привязанная к стулу — непохожему на тот, в котором ты сидишь сейчас, позволяя мне страстно себя целовать?» Разве кто-нибудь, разговаривая с ней, мог бы догадаться, что она способна на такое, что она способна была позволить ему целовать ее, не говоря уже обо всем остальном?
Один раз. О нет! Он хотел большего, одного раза ему было мало.
В дверь постучали, и слуги в белых перчатках с серебряными подносами появились в дверях для того, чтобы забрать остатки еды.
— Что-нибудь еще, сэр? — спросил один из слуг, перед тем как выйти.
Ему пришлось задать свой вопрос дважды: Стюарт, углубившись в свои мысли, совершенно его не слышал.
— Нет, Миллер, благодарю, — словно очнувшись от сна, сказал он. — Спокойной ночи.
Дверь закрылась с тихим щелчком — не громче потрескивания поленьев в камине. Эмма Хотчкис сидела в кресле, как королева. Странная маленькая женщина.
Какое одинокое, кошмарное детство. Да, она права, именно таким и было его детство, хотя он никогда не думал о нем в таком ключе. Стюарт вдруг понял, насколько в шесть лет он был неадекватен тому, чего от него требовали. Стыд. Разочарование. Как он мог быть одновременно желанным сыном своего отца и сыном своей матери, каким себя в первую очередь считал?
Эммин принц. Смешно. Насколько его жизнь была не похожа на ту, что представлялась девочке, живущей в деревне у подножия холма. Маленький принц ада. Теперь уже подросший. Он лежал у ее ног, стараясь не показать, что он не столько заинтересован в том, чтобы получить эту статуэтку, как в том, чтобы поближе разглядеть ее лодыжки, белевшие между подолом юбки и тапочками. Ноги ее были короткими, но красивой формы, и его местоположение давало возможность получить прекрасный обзор.
Увы, через несколько секунд она деликатно покашляла и спрятала ноги за перекладину кресла. Перегнувшись через подлокотник, она спросила:
— Так, значит, ваша статуэтка маленькая и зеленая?
— Я так думаю.
— Вы так думаете? Вы точно не знаете, как она выглядит?
— Я видел ее сотни раз. Тысячи. — Он засмеялся. — И все до того, как мне исполнилось шесть.
Она надула губы.
— Если вы так «хорошо» помните то, что хотите получить, как, скажите на милость, мы с вами узнаем, что у вашего дяди хранится та самая вещь?
— Как только я ее увижу, я ее узнаю. Кроме того, у меня есть документ. Родословная этой вещи. — Стюарт презрительно фыркнул. — А у моего дяди — само произведение, хотя он, идиот, и отказывается это признать. Хотя стоимость этой вещи без документов, удостоверяющих ее подлинность, значительно ниже, чем при наличии документа. Из того, что я помню, и из того, что отражено в актах о купле-продаже, я могу составить для вас очень неплохое описание. Это предмет культа. Религиозного. Из Византии. Очень редкий, очень ценный. Документ, удостоверяющий подлинность вещи, хранит записи о передаче этой вещи из рук в руки на протяжении последних ста восьмидесяти лет, хотя сама статуэтка гораздо старше — это доподлинно известно. У меня есть официальные документы и на этот счет. Насколько я помню, она представляет собой маленькое скульптурное изображение какого-то божества, напоминающего дракона. Танцующая химера. — Он помолчал, а потом снова спросил: — И как мы это сделаем?
Эмма пожевала щеку. Похоже, этот жест ассоциировался у нее с принятием решения.
— Мы сделаем вот что: я буду изображать эксперта по произведениям искусства, работающего на страховую компанию. Но эксперта, который обделывает и кое-какие делишки на стороне. Я уже играла такую роль, хотя мы всегда посылали нашу «жертву» за деньгами. На этот раз вместо денег можно его послать за статуэткой, если все сработает нужным образом. Вы и ваш дядя окажетесь вовлеченными в мой бизнес: мы все втроем будем делать деньги, но под конец нужно посеять в нем недоверие к вам. Пока ум его будет занят тем, как ему вместе со мной переиграть вас, он не заметит того, что «разувают» как раз его. — Она нахмурилась, выпятила пухлые губки. — Чтобы схема сработала, мне придется найти в Лондоне одного-двух старых партнеров. Но в основном игру будем вести только мы двое — мы против... как его зовут?
— Леонард. Леонард Эйсгарт. Старый добрый дядя Лео. И... Я правильно вас понял? Вы собираетесь с ним флиртовать? — Стюарт сделал брезгливое лицо.
— Такова работа. Если я все сделаю хорошо, то смогу очаровать его. Запудрить ему мозги. Он полностью доверится мне. Не зря эти игры названы «играми доверия». Он сам принесет статуэтку и вручит ее нам, если мы все правильно сделаем. Ваша роль заключается в том, чтобы где-то с середины игры стать «бельмом на глазу», стать слабым, ненадежным звеном. Ваше вероломство сплачивает Леонарда и меня еще теснее, заставляет нас сомкнуть ряды, чтобы защитить себя...
— Бельмо на глазу, — повторил Стюарт и сделал большой глоток бренди. Таким образом, в условия игры входит, чтобы женщина, которая ему нравится, закрутила роман с человеком, которого он презирал. Стюарт пытался переварить эту новую информацию. Да, стать бельмом на глазу — вполне естественное поведение при этих условиях. Но ему все это не нравилось.
— Все это слишком сложно, — сказал он.
Эмма смотрела на него своими ангельскими глазками.
— Вы правы, — с торжественной серьезностью сказала она. — Давайте не будем этого делать. Существует столько ловушек в этой игре. В любой момент мы можем вляпаться.
— А попроще нельзя?
— Вы собираетесь получить что-то весьма ценное от человека, которого вы знаете, от человека, который достаточно умен, чтобы быть опасным. Вы бы предпочли, чтобы он под конец исчез и больше не досаждал вам после того, как вы получите от него то, что хотите. При этом вы не хотите быть пойманным. В этом состоит сложность, а не в перипетиях нашего сюжета. То, что мы собираемся проделать, считается одной из наиболее элегантных версий «игры в доверие»: вначале разыгрывается прелюдия с наживкой, а потом совершается заброс.
Он смотрел на нее, стараясь оценить степень риска. Риск, как он чувствовал, состоял в основном в том, что баланс сил каким-то образом изменится и порой не он будет контролировать ситуацию, а она.
— Вы мне не доверяете, — сказала она и повернулась вместе с креслом. Она снова вытянула ноги к огню, сама нагнулась
