рассеянно взял в руки колоду, и тут его осенило.
— Сыграем в карты, — предложил он, — раз никто из нас не может уснуть.
Он поднял бровь: бросил вызов женщине, которая в картах разбиралась — по крайней мере умела сдавать и мошенничать, как заправский шулер.
— Покер? — спросил он. — Тянем три карты, ничего особенного. Мы можем сыграть, — он вытащил из стола кости, — на что-нибудь. Приз победителю. Так, чтобы игра была интереснее.
Она слегка растерялась, но карты и кости притягивали к себе. Он увидел, как блеснули ее глаза. Она решила, что сможет его обыграть.
— На что бы вы хотели сыграть? — спросила она.
— Если я выиграю, я привяжу вас к стулу. — Он сделал страшные глаза. Она должна понять, что это всего лишь шутка.
— О, прошу вас!
— Нет, в самом деле!
Она засмеялась.
Он, продолжая улыбаться, дугой изогнул брови. Он чувствовал себя победителем.
— О, подождите. Вам понравилась эта идея. Ладно. Я передумал. Если вы выиграете, мне придется привязать вас к стулу. — Он засмеялся, довольный собой.
— Перестаньте. — Она тряхнула головой, хотя улыбка ее исчезла не совсем. Она играла у нее в глазах, в уголках губ.
— На пять минут, — сказал он. — В течение которых я могу делать все, что захочу.
Она посмотрела на него так, как учитель смотрит на расшалившегося ученика. Со взрослым снисхождением к неразумному ребенку.
— Вы знаете, что я этого не допущу. Чего вы на самом деле хотите?
Эмме было тепло и уютно во всех смыслах. Она даже чувствовала в себе силы в непринужденном тоне обсуждать обстоятельства их знакомства, даже шутить по этому поводу. И впервые она практически не чувствовала смущения. На самом деле все это казалось ей забавным, смешным. Кто мог бы такое придумать? Если бы она попыталась объяснить кому-то в Хейуард-он-Эймсе, что происходило в течение тех двух памятных минут на стуле, никто бы ей не поверил. Это вообще казалось невероятным. И тем не менее они оба знали и понимали, что именно там произошло. Они оба оказались на грани сумасшествия. И эти общие ощущения, казалось, принимали странные формы.
— Я только что сказал вам, чего я на самом деле хочу, — настаивал на своем Стюарт.
Она поморщилась.
— Вы такой странный.
— Это вы мне все время говорите. — Он вытянул ноги, — удобно расположившись в кресле за
столом. Он нисколько не выглядел задетым или обиженным. — Может, я и странный, а может, и нет, — сказал он, раскинув руки и пожав плечами.
Она следила за ним внимательно, слишком внимательно. От взгляда ее не ускользало ничего — ни вальяжность его позы, ни размах плеч, ни то, как он повел ими — очевидно, чтобы расправить мышцы. Как она понимала, все это ради нее, чтобы произвести впечатление. Она хотела бы отвести взгляд, но не могла. Она стояла возле камина, теребя края одеяла, и смотрела во все глаза на мужчину, необычного, с причудами, обожающего власть, того, кто никак не мог пресытиться этой властью, на мужчину, имеющего явные склонности манипулировать людьми, который нисколько этого не скрывал и даже гордился этим, мужчину, к которому ее влекло против воли.
Он потянулся и обхватил руками грудь, расслабив спину. — Мне нравится терзать вас мыслью о том, что вы находитесь в руках безумца, в его полной власти, — с легкой улыбкой сказал он, склонив голову. — Но не до такой степени, чтобы заставлять вас плакать. Я чувствую себя очень виноватым из-за того, что было. Но если хотите знать, если говорить о странности, то это скорее относится к вам. Вы так скованны, Эмма, так напряжены, хотя при этом открыто гордитесь тем, что это не так.
Он откинулся на спинку кресла и приподнял бровь.
— Вы когда-нибудь делали что- либо, что мама с папой могли бы не одобрить?
Конечно. Каждый день.
— Я убежала в Лондон, когда мне едва исполнилось тринадцать. — И тут же самое бесшабашное приключение ее жизни показалось невинной шалостью, ведь она рассказывала о нем человеку, который жил в Лондоне и убежал в Россию. Она посмотрела на карты. — Если мы сыграем и победа будет за мной, я хочу получить свободу. Я хочу уйти отсюда, не боясь, что завтра за мной явится шериф.
— Ну ладно, тогда играть не будем. Раз оба мы просим о невозможном.
Она почувствовала злость. Он и так уже столько раз давал ей понять, кто здесь главный. Она уступила ему практически по всем позициям. А теперь он ведет себя так, словно после всего того, что между ними было, они могут остаться просто друзьями. Она пыталась найти слова, предельно ясные и предельно грубые, чтобы показать ему, что она остается человеком со своей волей и своими взглядами.
— Я здесь не для того, чтобы вас развлекать, — сказала она. — Я здесь потому, что хочу выпутаться из беды. Я совершенно не собираюсь множить свои проблемы, играя с вами в поцелуйчики по ночам. — И тут в памяти ее всплыла фраза, которую она когда-то слышала в Лондоне: — Не нравится — отпились...
Он вздрогнул и заморгал.
«Да, вот то, что надо, — подумала Эмма. — Будешь знать, как валять дурака с Эммой Хотчкис».
Он почувствовал досаду, потом в голову ему пришла неожиданная мысль. Он прищурился, в глазах заискрился смех. «Что случилось? — подумала Эмма. — С чего вдруг такая перемена?»
— Вы хотите сказать «оть...»?
Она повторила собственную версию. Кажется, так они говорили? Или нет? Эмма насупилась и прикусила губу. Да, она, кажется, что-то перепутала. Честно говоря, она слышала это выражение всего один раз, возле паба. Эмма была в растерянности.
Он усмехнулся:
— То, что вы мне предложили, не имеет ничего общего с пилой и пиломатериалами.
— Да? — Она заморгала. В чем же тогда суть этого выражения? Неужели... Эмма вдруг покраснела и поняла, что не может дышать.
— Вы все правильно поняли, — сказал он, подтверждая ее догадку.
Эмма открыла рот и тут же прикрыла его ладонью. Она была в ужасе от того, что сделала. Но Стюарт уже смеялся.
— Хотя «отпились» тоже звучит довольно грозно.
— Да, наверное. — И все же то, что сказала она, звучало гораздо хуже. Щеки ее пылали ярче, чем угольки в камине. Она не знала, куда деть глаза.
Стюарт веселился вовсю. От смеха он чуть с кресла не упал.
Он и без улыбки был красивым мужчиной, но когда Стюарт Эйсгарт смеялся... ему просто не было равных. Он сразу становился больше похож на простого смертного, к которому не боязно подойти. Белоснежные ровные зубы, а смех, сам смех — так мог бы звучать отлично настроенный оркестр.
Еще немного — и Эмма уже сама смеялась от души. Ее промах больше не казался чем-то чудовищно неприличным, а просто смешным.
Они вместе смеялись добрых пять минут, после чего он вдруг сказал:
— Вы — самая лучшая женщина из тех, кого я встречал.
— Полоумная, — весело сказала она. Ей все же хотелось как-то соединить его похвалу и реальность. Опять ее похвалили за ее же оплошность. Крайне неприличную оплошность. И этим ему угодила. Как это в его духе — наслаждаться тем, что она совершает промахи.
— Восхитительная, — возразил он, — бесшабашная и хитрая, как лисичка. Авантюрная. Бесстрашная. Безыскусная. Эмма — вы что-то!
— «Я — что-то!»
Она задрала нос и просияла.
Смех их медленно угас, пока они смотрели друг другу в глаза. Никто из них не чувствовал себя в силах прервать этот контакт. Создавалось ощущение, будто сам воздух дрожит от напряжения, становится осязаемым, вязким. Ей казалось, что она плывет по нему, как будто она — перышко или снежинка.
— Вы опасное существо, — сказал он ей. — Я могу научить вас грязным выражениям, если вам это любопытно. На пяти различных языках. — Он прищелкнул языком и предложил: — Как насчет того, чтобы в случае выигрыша надавать мне картами по уху?
Она покачала головой, смущенно краснея. О, Стюарт, как она его ненавидела, но с ним ей было чертовски интересно. Он развлекал ее. Он заставлял ее смеяться. Он пугал ее, он приводил ее в бешенство и заставлял смеяться до слез.
— А я, — сообщил ей Стюарт, — выбираю поцелуй. Его я желаю получить в качестве выигрыша. Но только продолжительный. Так вам достаточно удара картами? Это, на мой взгляд, соизмеримо с «игрой в поцелуйчики», как вы это называете. Назовите вашу цену, миссис Хотчкис, и раздайте карты.
Она нахмурилась.
— Продолжительный — это сколько?
— Пять минут.
Она покачала головой. Ей явно хотелось смеяться, но она сдерживалась.
— Слишком долго, — с серьезным видом сказала она.
— Три.
— Одна.
— Значит, вам придется пересмотреть свое желание. Минутный поцелуй ничего не стоит. Так чего вы хотите?
Она начала говорить, еще не зная, что скажет:
— Если я выиграю, вы перестанете так поступать... Вы перестанете раздавать медали за подвиги, которые не подвиги, а совсем наоборот. Вы забудете все эти дела, связанные с сексом. — Последнее слово Эмма произнесла очень отчетливо. Она перегнулась через стол, очень серьезно глядя ему в глаза. — Мы не можем себе этого позволить ни в коем случае, и я от этого с ума схожу.
— Хорошо, — сказал он. — Если вы выиграете.
Он произнес это так, словно победа предоставляла ему карт-бланш.
— И ваше пальто, — добавила она, — раз вы все равно вынуждены будете оставить меня в покое.
— Мое пальто? За минутный поцелуй? — Он засмеялся. — Нет, я так не думаю. Десять минут.
— Пять.
— Ладно. И пальто наподобие моего. Мое пальто вам все равно не впору. Я закажу к вашему меховую подкладку.
— Из любого меха, который вы пожелаете. Если вы выиграете.
— Отлично.
Они посмотрели друг на друга. Эмма подвинула стул ближе
