на летучую мышь.
Губы у меня дрожат, и колени трясутся.
— Пожалуйста, помогите мне выбраться.
— Как вы туда попали?
— Я бежала от убийцы и провалилась.
— Какого убийцы?
— От человека, который преследует меня. Помогите мне, и я все объясню.
Жандарм уходит, не сказав ни слова. Какое-то мгновение он светит своим фонарем в могилу, потом исчезает.
— Не бросайте меня!
Я не могу поверить, что он вот так оставит меня здесь. Я подпрыгиваю и приземляюсь на том же месте. После нескольких попыток я наконец цепляюсь за землю и подтягиваюсь, на что-то опираюсь одним локтем, а потом другим, на край, и начинаю, брыкаясь, ползти на животе. Силы на исходе, меня трясет и сильно мутит, но я на свободе.
С радостью слышу лязг железных ободов колес по булыжной мостовой и звон колокола. Это полицейский фургон въехал в ворота. Из мглы появляется полицейский, размахивающий фонарем. За ним еще люди в накидках, похожих на летучую мышь. Жандарм ходил за подмогой.
Полицейские собираются вокруг меня, почти все говорят одновременно. Кто я? Что здесь делаю? Про какого убийцу я говорила?
Вслед за ними появляется переодетый полицейский. Он грубо светит мне в лицо фонарем.
— Что вы здесь делаете, мадемуазель?
Прикрыв глаза рукой, я отвечаю:
— Меня зовут Нелли Блай. Я репортер американской газеты. Здесь убили женщину.
— Убили? Где?
— Здесь, на кладбище.
— Откуда вы знаете?
— Я шла за убийцей. Он в черной одежде с красным шарфом.
— Разойдитесь, — приказывает он своим людям. — Обыщите все вокруг. Задерживайте всех, кого увидите.
— Кто вы? — спрашиваю я его.
— Инспектор Люссак из Сюрте.[21]
— Сюда! — кричит один из жандармов. — Женщина. Она не шевелится.
Когда я вижу ее, сердце у меня обрывается. Она сидит на могиле, опершись спиной на надгробный памятник, глаза широко открыты, словно она видит нечто невообразимое. На груди пятно крови, стекавшей из уголка ее рта. На белом платье большие темные пятна крови.
Инспектор Люссак достает карманные часы и приседает рядом с телом. Он открывает крышку и стекло на циферблате. Проверив пульс, он подносит часы к раскрытому рту женщины, а один из полицейских светит фонарем. Я молюсь, чтобы от ее теплого дыхания запотело стекло.
— Дыхания нет, пульса нет, она мертва, — говорит Люссак.
Я отворачиваюсь и без сил сажусь на приступок у могилы. Пытаясь сдержать слезы, я смотрю на землю. Не могу не думать, что если бы я действовала быстрее, смелее, умнее и решительнее, то могла бы спасти ее.
Люссак вдруг оказывается рядом со мной, он смотрит на меня испытующим взглядом, каким полицейские смотрят повсюду в мире. Он деланно улыбается, показывая левый резец — он черный. Я избегаю его взгляда и стряхиваю грязь с платья, стараясь собраться с мыслями. По опыту знаю, что никогда нельзя доверять улыбке полицейского. Это значит они пряником хотят выведать, что им надо, прежде чем взяться за кнут.
Говорите, вы репортер? Женщина?
Уверена, женщины-репортеры во Франции более редкое явление, чем бизоны, если они вообще есть. Мобилизовав все знания французского, начинаю рассказывать историю, как я преследовала убийцу до Парижа. Он резко обрывает меня и отводит в сторону, чтобы полицейские в форме ничего не слышали.
— Теперь рассказывайте.
Я начинаю, но он снова перебивает меня и что-то пишет. Затем отдает записку одному из полицейских, и тот быстро уезжает на лошади.
— Продолжайте, — говорит он.
Сквозь зубы я как можно более сжато излагаю суть дела, потому что интуиция подсказывает мне не доверять ему. Когда я заканчиваю свой рассказ, прибывает смотритель кладбища.
— Могила вырыта по заказу, — говорит он Люссаку. — Похороны завтра.
В то время как они разговаривают, еще один молодой человек направляется к Люссаку. На нем длинное черное пальто с жестким стоячим воротником и цилиндр. На вид ему около тридцати лет; он среднего роста, светловолосый и с усами с закрученными концами. Всем своим обликом он выражает чувство собственного достоинства начинающего профессионала, о котором говорят: из молодых, да ранний. Я надеюсь, он не репортер, потому что человек в черном — моя тема.
Напрягаю слух, чтобы услышать разговор между ним и детективом, но мне удается уловить только то, что он врач.
Тело женщины положили в полицейский фургон, и молодой врач осматривает его при свете фонаря, а детектив стоит рядом. Я подхожу ближе к ним и спрашиваю:
— Инспектор, были ли в Париже еще подобные убийства?
Его лицо становится строгим, а тон официальным:
— Настали трудные времена. Люди теряют работу и голодают. Заговоров с целью свержения правительства больше, чем радикалов, готовых осуществить их. Единственно, что радует, — это выставка. Миллионы франков тратятся на французские товары, и вся страна гордится ее успехом. Сумасшедший убийца, разгуливающий по городу, может отпугнуть народ.
Молодой врач перебивает его:
— Господин инспектор, я закончил осмотр.
— Хорошо, мы можем переговорить здесь. — И он отводит врача в сторону, чтобы никто не мог слышать.
Упрекнув себя, что не вняла совету Джоунса не вести разговоры на эту тему с полицией, я сажусь рядом с рычащей горгульей на могильную плиту и жду, дрожа от холода и изнемогая от усталости. Нервы мои напряжены до предела. До последней минуты я неслась, как упряжка лошадей пожарной команды, и сейчас меня нужно отвести в конюшню и почистить.
Тайное совещание заканчивается, и инспектор направляется ко мне решительным шагом, что не предвещает ничего хорошего. Прежде чем он успевает подойти ко мне, возвращается верховой, посланный им с запиской. Посыльный соскакивает с лошади и вручает детективу бумагу. Я пользуюсь моментом, когда его внимание отвлечено, и подхожу к врачу, который надевает свое пальто.
— Добрый вечер, мсье.
Он слегка наклоняет голову.
— Добрый вечер.
— Вы от коронера?[22]
— Нет, мадемуазель, я из больницы Пигаль.
— А раны — они ужасные?
— Раны?
— Да. Ножевые раны.
— Нет никаких ран, мадемуазель. Никакого кровотечения.
— Никакого кровотечения? Я видела пятна…
— Грязь.
— Грязь?
— Пятна от мокрой земли. На теле нет никаких ран.
— Никаких ран. — Я с трудом соображаю, как и ворочаю языком. — Тогда как он убил ее?
