– Ерунда!
– Бог мой, теперь я увидел это собственными глазами. Кто бы мог подумать!
– Николас!
Не обращая внимания на угрожающий тон хозяина, Николас толкнул дверь и шагнул за порог. И когда следом за ним вошел Стенмор, с дивана поднялась женщина.
– Милорд!
Женщина была необычайно красива. Золотистые волосы струились по плечам. Полные губы, высокие скулы, красивая грудь.
Он вновь перевел взгляд на ее лицо. Было в нем что-то знакомое.
Николас уже видел ее на портрете, на вилле великого актера Дэвида Гаррика в Хэмптоне.
Представшая перед ним в этот момент женщина была точной копией актрисы, за которую некогда поднимали тост короли, – волшебной и несравненной Дженни Грин.
Глава 25
Ребекка не сразу заметила в библиотеке еще одного мужчину.
– Миссис Форд, позвольте вам представить самого негоднейшего из друзей. Сэр Николас Спенсер.
Ребекка присела в реверансе, в то время как Николас поднес ее руку к губам.
Гость не сводил с нее глаз, и это вызывало тревогу. Хотя в его взгляде не было даже намека на похоть.
Сэр Николас был одного роста с графом. Его сломанный нос и длинные вьющиеся волосы, перехваченные на затылке черной лентой, придавали голубоглазому великану вид распутника. Он тоже был красив, но за изысканными манерами скрывалась неукротимость дикаря.
– Николас зашел, чтобы быть представленным, – произнес Стенмор. – Он только что заверил меня, что безумно устал после многочасовой дороги, и уже уходит...
– Ваша красота меня потрясла, миссис Форд, – произнес Николас с легким поклоном, перебив друга. – Это как глоток воды для уставшего путника. А Стенмор прячет такое сокровище в глуши, лишая друзей вашего общества.
Ребекка залилась румянцем и украдкой взглянула на Стенмора. Он сверлил сэра Николаса уничтожающим взглядом. Ребекка потупилась.
Для сегодняшнего вечера она явно выбрала не то платье. Теперь, когда она решила уехать, желание предстать перед Стенмором во всей красе было безнравственным. И в наказание на нее обратил внимание другой мужчина.
– Она еще краснеет, обольстительница.
– Прекрати, Николас! – предупредил Стенмор. – Твой язык превратил тебя из простого зануды в повесу, что, впрочем, соответствует истине.
– Ничего не могу сказать о характере сэра Николаса, милорд, но ваш гость вовсе не зануда. – Встретившись взглядом с графом, она повернулась к Николасу. – Я покраснела, сэр, лишь потому, что не привыкла к комплиментам. И не могу должным образом на них ответить. Тем более что столь высокие похвалы в мой адрес не соответствуют действительности. Так что проблема не в сэре Николасе, а во мне и моей неискушенности.
Николас приложил руку к сердцу.
– Клянусь, мадам, в моих комплиментах нет ни капли надуманности. Они идут от чистого сердца. Я искренне восхищен вашей красотой.
Стенмор подошел к Ребекке и покровительственно обнял ее за талию.
– Хватит, Николас, не злоупотребляй моим терпением.
Снова поклонившись, сэр Николас обратился к Ребекке:
– Надеюсь, утром мы продолжим наше знакомство, поэтому я избавлю этого тирана от моего присутствия. Так что насчет утра, миссис Форд? Могу ли я просить об удовольствии находиться в вашем обществе, чтобы прокатиться верхом или прогуляться пешком по дикому парку его сиятельства? – Ребекка хотела было ответить, но баронет поднял руку. – Прежде чем вы отвергнете мое приглашение, даю вам слово чести, что оставлю свой болтливый язык дамского угодника и буду говорить только правду.
– Отлично, – прорычал Стенмор. – Раз уж ты собрался оставить свой болтливый язык, позволь мне прибить его гвоздями к дверям конюшни, где ты и найдешь его по возвращении.
Ребекка обнаружила, что испытывает к сэру Николасу расположение. Откровенный болтун и повеса, он казался добрым и обаятельным, не способным причинить зло.
– Я отвечу на ваше приглашение утром, сэр, после того как получу возможность оценить с нашим хозяином ваши рекомендательные письма.
Сэр Николас изобразил гнев.
– Хорошенько подумай, прежде чем что-либо сказать, мой друг, ибо кет предела тому, что я могу натворить.
– Ступай с миром!
Подмигнув, сэр Николас поклонился Ребекке и направился к выходу. Но в дверях остановился.
– Она, должно быть, старше вас лет на двадцать, а то и тридцать.
