Эдька, отойдя в сторону. Остальные лежали на травке, ждали.
Вик опять оказался рядом с Танькой. Она расспрашивала его: где учится, какие в школе учителя, с кем дружит, чем интересуется. Вик охотно отвечал и тоже хотел поспрашивать Таньку, но тут, перекатившись по траве, к ним подполз Петька. Бесцеремонно вмешавшись в разговор, он сказал, обращаясь к Таньке, но имея в виду Вика – чтобы она знала, с кем общается:
– Он трухло! Он от страха в шкаф залез.
– Да ладно тебе, – отмахнулась Танька. – Ты бы сам залез, да не поместишься. Вот и болтаешь на других.
– Я не болтаю, а видел! – настаивал Петька.
– А чего же не сказал, когда Анька рассказывала?
– Неохота было.
– Тебе лишь бы человека обидеть! – обвинила Танька.
– Очень мне надо его обижать. Ты и сам знаешь, что трухло, да? – спросил Петька у Вика.
– Ничего не трухло, – пробормотал Вик.
Ему было очень неприятно. Только что его полностью реабилитировали, но, оказывается, Петька знает правду. Может быть, и другие эту правду почуяли, однако промолчали, чтобы не обидеть Аньку недоверием. И все считают его трусом, только не подают вида.
Вик украдкой оглядел всех, ожидая поймать на себе чей-нибудь насмешливый взгляд. Никто на него не смотрел. Переговаривались лениво друг с другом или просто валялись, глядя в небо сквозь ветки. Это тоже подозрительно.
И Танька почему-то замолчала, хотя Петька уже откатился в сторону…
Очень неприятно, очень. Не объяснять же всем, что он не виноват, виновата инъекция доктора Страхова. Но знали бы они, насколько профессор ему, Вику, доверяет! И Нику тоже. Он им дал задание найти свою дочь. Другим не дал такого задания, а им дал. Это что-то значит!
– Между прочим, – тихо сказал он Таньке, – мне тут кое-что поручили.
– Что? – заинтересовалась Танька.
Но тут Анька и Эдька скомандовали подъем.
Страбынеты нехотя встали.
– Заходим со стороны света, – объяснил задачу Эдька. – Потому что на свет хуже видно. По пути ищете палки. Нападаем по свистку Аньки – сразу, все вместе. Бьем окна, чтобы они испугались и выбежали из дома. Тут мы их и встретим. Вопросы есть?
У Вика был вопрос: зачем страбынетам бить окна в доме страбытов, если они собираются там жить? Можно напугать по-другому. Но он промолчал. Он молчал и думал: почему же я молчу, я всегда задаю вопросы, если мне что-то непонятно! Действует инъекция профессора? Не позволю! Все-таки спрошу.
И он поднял руку.
– Говори, – разрешила Анька.
Спрошу, а она будет считать, что я неисправимый трус, подумал Вик. И скажет правду о том, зачем я залез в шкаф. Нет, не надо спрашивать.
– Я просто хотел сказать, что все понял.
– Этого можно было не говорить, – усмехнулась Анька. – Ну – вперед!
И они стали пробираться через лес. Вперед выслали дозорных – Шустрика и Ника (Ник сам вызвался).
Каждый подбирал себе по руке деревянное оружие ударного боя, то есть палки из толстых веток, коряг и сучьев.
Готовились к схватке.
Вик тоже поднял увесистый сук. Нес его, смотрел на утолщение на конце, что делало сук похожим на дубинку, и думал: если этой дубинкой ошарашить по голове противника, тому станет очень плохо. Но ведь и у противника, скорее всего, имеется аналогичное оружие. Вдруг и он угостит Вика по голове? И дело не в том, что Вик боится, он просто очень ценит свою голову, считая ее самым важным органом человека.
У Ника, тоже обзаведшегося толстой и длинной палкой, были похожие сомнения, но он очень быстро разрешил их в свою пользу: надо просто не допустить, чтобы тебя ударили, надо ударить первым.
Он был очень рад, что, будучи дозорным, находится впереди. Он мечтал о том, чтобы на них с Шустриком сейчас напали разведчики врага, пусть даже в превосходящем количестве – например трое. Вряд ли больше – разведчиков много не бывает. Он тогда сразу одним концом палки одного, вторым – второго, а потом достанет и третьего. Шустрик не успеет даже взмахнуть своим сучком.
– Чего? – увлеченный своими мыслями, он не расслышал Шустрика, который задал какой-то вопрос.
– Я говорю, тебе сколько лет? – повторил Шустрик.
– Мне? А какая разница?
– Просто интересно.
– Ну, одиннадцать.
– Да? А я думал – десять.
– Это почему?
– Ты маленький. В смысле роста, – уточнил Шустрик.
– На себя посмотри! – оскорбился Ник. – Тебе самому сколько? Девять?
– Мне двенадцать, но это ничего не значит. Некоторые не растут, не растут, а потом вырастают. У меня дед до института не рос, был последний на физкультуре. А в институте за пять лет вырос на четырнадцать сантиметров.
– Ага, конечно, – не поверил Ник.
– Я тебе говорю!
– Не ори! Мы разведчики или кто?
И Шустрик послушался, замолчал.
Ник был очень доволен: человек на год старше его, а слушается. Наверно, в моем голосе, подумал Ник, появилось что-то смелое. Ничего удивительного: я ведь и внутри, в душе, чувствую себя намного смелее, чем раньше. Может, я даже стал сильнее и ловчее? Надо это опробовать.
И Ник на ходу взмахнул дубинкой, задев ветку. Она обломилась, как ему показалось, с очень громким хрустом. Ник оглянулся на страбынетов – заметили его оплошность или нет? И наткнулся на Шустрика, который остановился.
– Пришли! – прошептал Шустрик.
Приблизившиеся страбынеты некоторое время разглядывали дом страбытов (похожий на дом страбынетов, только поменьше), потом обогнули его, прячась за деревья, зашли, как и велел Эдька, со стороны света (именно света, а не солнца – солнца же тут не было), потом Анька резко свистнула, они побежали к дому, окружили его и начали бить стекла в окнах.
И тут же после этого бросились к крыльцу, чтобы победоносно встретить перепуганных и растерявшихся страбытов.
Но перепуганные и растерявшиеся страбыты не появлялись.
– Боитесь? – закричала, подойдя к окну, Анька. – Не бойтесь, мы вам ничего не сделаем, только выгоним!
Она подпрыгнула, чтобы заглянуть в окно, у нее не получилось.
Подошел высокий Эдька, сложил руки домиком над глазами, прижался к стеклу, поворочал головой направо и налево и сказал:
– Пусто.
– В подвале спрятались? – предположила Анька.
– Может быть. Так. Смотрите за окнами, а мы с Анькой и ты, ты, ты, – указал Эдька на троих страбынетов, – пойдем в дом.
Они осторожно вошли (дверь оказалась не заперта), обследовали дом – никого.
Потом Эдька открыл деревянный люк подвала, посветил туда фонарем.
Пусто.
– Может, они еще завтракают? – спросил кто-то.
И тут Васька-обманофоб, который сразу почувствовал неладное, сказал:
