ничего не осталось — лишь оболочка, пустая окаменелая раковина.
— Прочитай вслух показания, — велел судья писцу. Староста передал бумагу вдове Лу, и она прижала к ней большой палец.
Судья Ди объявил заседание закрытым.
Глава двадцать четвертая
Раздались хлопки — сначала робкие, потом все сильнее и сильнее. В коридоре Ма Жун по-дружески ударил Цзяо Дая по плечу: ему захотелось как-то выразить свою радость. И даже скептик Дао Гань весело смеялся. Лишь судья был по-прежнему серьезен и бесстрастен.
— Тяжелый был день, — сказал он, когда все они зашли в кабинет. — Вы, ребята, можете идти отдыхать, а тебя, Ма Жун, я, к сожалению, отпустить не могу. Ты мне нужен.
Цзяо Дай и Дао Гань слегка удивились, но виду не подали и ушли. Судья Ди взял со стола письмо, которое писал в префектуру, разорвал его и выбросил клочки в огонь. Он молча наблюдал за тем, как горит бумага, и, когда от письма осталась лишь зола, повернулся к Ма Жуну.
— Ма Жун, переоденься в охотничий костюм. Потом спускайся во двор, я уже велел приготовить двух лошадей.
Окончательно сбитый с толку Ма Жун хотел было спросить, что все это значит, но по взгляду судьи понял, что вопросов сейчас лучше не задавать. И молча вышел.
Во дворе судья Ди взглянул на небо, густо затянутое облаками, и сказал:
— Лучше поспешить — скоро начнет темнеть.
Они выехали через задние ворота и направились по главной улице, причем судья специально закутал лицо платком так, что видны были одни глаза.
Несмотря на холодную погоду, на улице было многолюдно — вокруг лавочек, лотков и магазинчиков толпились люди, оживленно обсуждая последнее заседание суда. На двух всадников в капюшонах никто не обращал никакого внимания.
У городских врат судья Ди остановился и рукояткой кнута постучал в дверь сторожевого помещения. Навстречу ему вышел стражник, и судья попросил у него фонарик из промасленной бумаги.
Выехав за ворота, судья свернул налево. Снегопада больше не было, но небо стало постепенно темнеть.
— Далеко мы едем, ваша честь? — встревоженно спросил Ма Жун. — Как бы не заблудиться тут среди холмов!
— Не заблудимся, я знаю дорогу, — коротко ответил судья. — Уже недалеко.
Ма Жун узнал эту дорогу: она вела на кладбище.
У самой ограды судья перешел на шаг, и сейчас он медленно ехал мимо темных могил. Миновав раскопанную могилу Лу Мина, он направился в самый дальний угол кладбища и там спешился. Ма Жун последовал его примеру, и они вместе пошли дальше. Судья вглядывался в имена, начертанные на могильных камнях, и что-то бормотал себе под нос.
У одной из могил он остановился. Он нагнулся и протер рукавом плиту. Из-под снега появилась надгробная надпись, гласившая, что здесь похоронен некто Ван.
— Помоги мне раскопать могилу, — сказал судья. — Там в седельной сумке есть две лопаты.
Они вместе очистили могильную плиту от слоя снега и дерна, но сдвинуть ее оказалось непросто; к тому времени, как плита начала поддаваться, уже стемнело, и даже луны не было видно из-под облаков.
Несмотря на холод, судья Ди сильно вспотел. Но вот наконец плиту отодвинули, и, взяв из рук Ма Жуна фонарь, судья ступил вниз, в саму могилу. Три гроба стояли внутри. Невольно понизив голос до шепота, судья велел Ма Жуну держать фонарь над могилой, а сам достал из-под одежды резец и, пользуясь лопатой как молотком, стал открывать крышку одного из гробов.
— Зайди с той стороны, — прошептал судья.
Ма Жун, по-прежнему ничего не понимая, спустился в могилу, просунул лопату между гробом и крышкой, чтобы помочь снять ее. Осквернение могилы… Что происходит? В голове Ма Жуна вертелись беспорядочные мысли, и, хотя внутри могилы было не так холодно, а он с силой налегал на лопату, его била дрожь.
Ма Жун не мог бы сказать, сколько времени они провозились с гробом; но когда крышка в конце концов поддалась, он почувствовал дикую боль в спине. Крышку подняли с трудом, такая она была тяжелая.
— Брось прямо на землю, — пропыхтел судья Ди, и крышку с грохотом опустили.
Судья Ди закрыл лицо платком, Ма Жун последовал его примеру. Судья же наклонился над гробом, в котором лежал скелет, кое-где обтянутый остатками кожи…
Ма Жун выскочил наверх как ошпаренный, но судья успел передать ему фонарь. Он сел на корточки и осторожно прикоснулся к черепу. Череп легко отделился от скелета, и судья взял его в руки. Ма Жун светил ему фонарем, и судья внимательно осмотрел и ощупал черепные кости.
Но что это? Померещилось Ма Жуну или и в самом деле на мгновение что-то сверкнуло в черепе? Послышалось ему или действительно внутри черепа что-то тихо звякнуло, когда судья тряхнул его в руке?..
Проведя в последний раз пальцем по верхушке черепа, судья бережно положил его обратно в гроб и хрипло прошептал:
— Все. Можем идти.
Выбравшись из могилы, судья увидел, что ветер разогнал облака и на небе над кладбищем сияет полная луна…
— Нужно поставить плиту на место, — сказал он, потушив фонарь.
Это заняло у них довольно много времени, а когда плиту вкопали на место, судья обмазал ее основание снегом и землей, — теперь никто не заметит, что ее выкапывали.
За воротами кладбища Ма Жун больше не смог сдерживать одолевающее его любопытство.
— Ваша честь, но чья это могила? — спросил он.
— Узнаешь завтра, — ответил судья. — На утреннем заседании я объявлю о начале расследования убийства.
У северных врат Бэйчжоу судья натянул поводья и остановил лошадь.
— Что ж, сейчас достаточно светло, поэтому поезжай один. Я еще проедусь немного, — сказал он.
И прежде чем Ма Жун успел раскрыть рот, он резко повернул, пришпорил лошадь и скрылся.
Судья Ди ехал в восточном направлении. Скоро перед ним вырос Лекарский Холм; судья остановился, спешился, привязал лошадь к дереву и зашагал вверх.
Знакомая фигура в сером стояла у изгороди на самом верху, глядя сверху на заснеженную дорогу.
Заслышав шаги, она медленно обернулась.
— Я знала, что вы придете, — тихо произнесла она. — И ждала вас.
Судья смотрел на нее, не двигаясь.
— Да вы весь в земле и в грязи! Вы… Вы были там?
— Да, — медленно ответил судья, — я ездил туда. Мы ездили вместе с Ма Жуном. И теперь я обязан выступить в суде.
Судья видел, как наполняются отчаянием ее глаза, и беспомощно оглянулся, ища слов и не находя их.
— Я знала, что так и будет. — Она говорила ровно, без интонаций. — И все же… И все же… Вы ведь не знаете…
