– В основном, от двух до пяти лет. Семь, если повезет.
Она опустила руку.
– Но Стивен Хокинг…
– Это исключение. И это не важно, потому что я все равно не хочу так жить.
– Ты еще не можешь этого знать.
– Поверь, могу.
– Болезнь совершенно меняет отношение к жизни.
–Нет.
Я рассказала ей, как все началось, как споткнулась и упала на улице. Поведала про обследования и анализы. О бесполезной программе физических упражнений и визитах к разным знахарям. В заключение я рассказала о том, как прогрессирует болезнь.
– Она уже перекинулась на руки, – закончила я. – Пальцы у меня слабеют. Если ты посмотришь на письмо, которое я пыталась тебе написать…
– Черт бы тебя побрал, – сказала она, хотя в ее словах полностью отсутствовала страсть. – Черт бы тебя побрал, Оливия.
Настало время для лекции, но я выдержу, подумала я. Это всего лишь слова. Ей нужно высказать их, а как только она это сделает, мы сможем перейти от взаимных упреков по поводу прошлого к планам на будущее. Чтобы как можно скорее покончить с лекцией, я сделала первый шаг.
– Я натворила глупостей, мама… Оказалась не такой умной, как думала. Я ошибалась и очень сожалею.
Мяч был у нее, и я покорно ждала, когда она сделает бросок.
– Как и я, Оливия, – сказала она. – Сожалею. Больше ничего не последовало. До этого я на нее не смотрела, а лишь теребила нитку, выбившуюся из шва джинсов. Я подняла взгляд. Глаза матери затуманились, но были это слезы, усталость или усилие отогнать мигрень, я не поняла. Она как будто старела на моих глазах. Какой бы она ни показалась мне в дверях гостиной полчаса назад, сейчас она выглядела на свой возраст.
Совершенно неожиданно я задала ей вопрос:
– Почему ты послала мне ту телеграмму?
– Чтобы причинить тебе боль.
– Мы ведь могли помочь друг другу.
– Не тогда, Оливия.
– Я тебя ненавидела.
– Я винила тебя.
– И по-прежиему винишь? Она покачала головой.
– А ты?
Я подумала.
– Не знаю.
Она коротко улыбнулась.
– Похоже, ты стала откровенной.
– Приближение смерти способствует.
– Ты не должна говорить…
– Откровенность обязывает. – Я попыталась поставить чашку на стол, она забренчала о блюдце, как сухие кости. Мать взяла у меня чашку, прикрыла ладонью мой правый кулак.
– Ты другая, – сказала я. – Не такая, как я ожидала.
– Это все любовь.
Она произнесла это без тени смущения. В ее словах не было ни гордости, ни попытки защититься. Она просто констатировала факт.
– Где он? – спросила я.
Она недоуменно нахмурилась.
– Кеннет, – пояснила я. – Где он?
– Кен? В Греции. Я только что проводила его в Грецию. – Она, видимо, сообразила, как странно это прозвучало почти в половине четвертого утра, потому что, сев поудобнее, добавила: – Вылет задержали.
– Ты приехала из аэропорта?
–Да.
– Ты много для него сделала, мама.
– Я? Нет. В основном он всего добился сам. Он не боится работать и ставить цели. Просто я была рядом, чтобы узнать об этих целях и побудить его работать.
