Крис вернулся. Принес купленную навынос еду, как я и предполагала, но не индийскую. Тайскую, из заведения, которое называется «Уголок Бангкока». Сунув пакет мне под нос, он предложил понюхать, сказав, что этого мы еще не пробовали – лапшу с арахисом и ростками фасоли, и унес пакет вниз, через мастерскую – на кухню, где гремит теперь посудой. Одновременно он поет. Крис любит американскую музыку «кантри» и в настоящий момент поет, почти как Пэтси Клайн.
С моего места на палубе я увидела Криса, идущего с собаками по Бломфилд-роуд. Они уже не бежали, и по походке Криса я поняла, что, кроме поводков и пакета, он несет, прижимая локтем, что-то еще, похоже, интересующее собак. Бинз все время подпрыгивал, чтобы это разглядеть. Тост все спотыкался и подталкивал Криса под руку, вероятно, в надежде, что неизвестный груз упадет. Но он не упал, и когда все они поднялись на борт – собаки первыми, волоча за собой поводки, – я увидела кролика. Он дрожал так сильно, что напоминал серо-коричневое расплывчатое пятно с обвислыми ушами и глазами, как шоколад под стеклом. Я перевела взгляд с него на Криса.
– В парке нашли, – сказал он. – Бинз выгнал его из-под гортензии. Иногда меня тошнит от людей.
Я поняла, что он имел в виду. Кому-то надоело ухаживать за своим питомцем, и он решил, что кролику будет гораздо веселее на свободе. И неважно, что тот родился в неволе. Он привыкнет к свободе и полюбит ее, если, конечно, процесс привыкания не прервет собака или кошка.
– Какой милый, – сказала я. – Как мы его назовем?
– Феликс.
– Разве это не кошачье имя?
– Это еще и «счастливый» по-латыни. Надеюсь, он себя таковым ощущает, теперь, когда я забрал его из парка. – И он пошел вниз.
Сейчас Крис только что поднялся на палубу вместе с собаками, принес их миски. Обычно он кормит их внизу, но я знаю, что Крис не хочет оставлять меня в одиночестве. Он ставит миски рядом с моим парусиновым стулом и наблюдает, как собаки принимаются за еду.
Вечернее солнце окрашивает волосы Криса в цвет ржавчины. Он устремляет взгляд на остров Браунинга и улыбается.
– Что? – спрашиваю я, имея в виду его улыбку.
– Есть что-то такое в этих ивах, одетых листвой, – отвечает он. – Посмотри, как ветерок шевелит их ветки. Они похожи на танцоров и напомнили мне о Йейтсе.
– И поэтому ты улыбаешься? Йейтс вызывает у тебя улыбку?
– Как отличить танцора от танца? – произносит он.
– Ты о чем?
– Это из Йейтса. «Как отличить танцора от танца». В самую точку, тебе не кажется?
Потом присаживается рядом с моим стулом и замечает, сколько страниц я исписала. Берет мою жестянку с огромными детскими карандашами.
– Заточить? – Так он спрашивает, как у меня дела и хочу ли я продолжить.
– Где ты разместил Феликса? – Так я отвечаю «хорошо» на оба вопроса.
– В настоящий момент на кухонном столе. Он пьет чай. Пожалуй, надо на него взглянуть. Хочешь спуститься?
– Пока нет.
Он кивает, выпрямляется, и моя жестянка с карандашами тоже взмывает вверх. Собакам Крис говорит:
– А вы оставайтесь здесь. Бинз. Тост. Вы поняли? Никакой охоты на кролика. Приглядывайте за Ливи.
Они виляют хвостами. Крис уходит. Я слышу жужжание точилки, Откидываюсь на спинку стула и улыбаюсь: «Приглядывайте за Ливи». Можно подумать, я куда-то собралась.
У нас с Крисом выработалась такая иносказательная манера общения. Возможность откровенничать, не называя предмета откровений, действует успокаивающе. Единственная моя беда состоит в том, что иногда мне не хватает слов, и моя мысль оказывается искаженной. Например, я еще не придумала, как сказать Крису, что я его люблю. Хотя, если бы я и сказала, в наших отношениях это ничего не изменило бы. Крис меня не любит – в общепринятом смысле, – и никогда не любил. И не хочет меня. И никогда не хотел. Одно время я все называла его извращенцем. А еще неудачником, гомиком и имбирным лимонадом. А он наклонялся вперед, опираясь локтями о колени и сцепив пальцы под подбородком, и серьезно говорил:
– Прислушайся к своим словам. Обрати внимание на то, что за ними стоит. Неужели ты, Ливи, не понимаешь, что твоя ограниченность указывает на более серьезные проблемы? И что самое примечательное, что тебя в этом и винить-то нельзя. Винить нужно общество. Потому что у кого мы учимся судить об окружающем, как не у общества, в котором вращаемся?
И я оставалась сидеть с раскрытым ртом. Мне хотелось накинуться на него. Но не воевать же с безоружным.
Крис возвращается с моими карандашами. Еще он принес чашку чая.
– Феликс принялся за телефонную книгу, – говорит он.
– Как хорошо, что мне некому звонить, – отвечаю я.
Он дотрагивается до моей щеки.
– Ты замерзаешь. Я схожу за одеялом.
– Не нужно. Я уже скоро захочу спуститься.
– А пока… – И он уходит. Он принесет одеяло, закутает меня. Стиснет мои плечи и, возможно, поцелует
