– Ничто не может стать компенсацией для человека, который думал, что он – бог, а ему открылась его уязвимость. Той девочке очень повезло, что она вовремя унесла от него ноги. Не то ей бы первой пришлось платить за все, что боги сделали с Джеко Вэнсом, она была первой на очереди.
– Джимми сказал, вы знаете о Джеко больше, чем кто-либо.
– Мое знание поверхностно. Я следил за его карьерой. Я брал у него интервью. Возможно, пару раз мне удалось приподнять маску, но я не могу сказать, что знаю его. И вряд ли есть человек, который может. Честное слово, мне нечего сказать про Джеко Вэнса кроме того, что я уже написал.
Макгоуэн выдохнул еще одно облако дыма. Леон подумал, что оно пахнет пирожным «блэк форест» – смесь вишен и шоколада. Сам он и подумать не мог, чтобы курить пудинг.
– Еще Джимми сказал, что у вас собрана картотека газетных статей о спортсменах, которыми вы всерьез интересовались.
– Ба, да вы довольно много выудили из старины Джимми. Вижу, он не на шутку к вам проникся. Заметьте, он всегда очень уважал чернокожих спортсменов. Говорил, что вначале им приходится трудиться вдвое против того, сколько вкалывают остальные. Готов поспорить, он решил, что то же самое, скорее всего, относится и к полицейским.
– А еще может быть, что я просто умею разговорить собеседника, – сухо парировал Леон. – Можно ли рассчитывать, что вы позволите мне взглянуть на ваши вырезки?
– Вас интересует что-то конкретное, детектив? – продолжал поддразнивать его Макгоуэн.
– Я предоставлю вам отобрать то, что на ваш взгляд представляет интерес, сэр.
Не отрывая глаз от баскетбола, Макгоуэн произнес:
– За такую долгую карьеру, как моя, трудно выбрать самое важное.
– Уверен, вы справитесь.
– Матч через десять минут заканчивается. Не хотите зайти ко мне посмотреть архив?
Через полчаса Леон сидел в стандартном домике на две спальни, где спартанская обстановка удивительным образом уживалась с беспорядком. Единственной мебелью в комнате было видавшее виды кожаное вращающееся кресло, которое выглядело так, словно пережило времена Гражданской войны в Испании, причем находилось на самом театре военных действий. Кроме него, там стоял весь в отметинах и царапинах письменный стол стального цвета. Все четыре стены снизу доверху покрывали металлические стеллажи, на которых выстроились обувные коробки. На каждой такой коробке был наклеен ярлычок.
– Невероятно! – вырвалось у него.
– Я всегда тешил себя надеждой, что, как только выйду на пенсию, напишу книгу, – сказал Макгоуэн. – Занятно, как мы любим себя обманывать. Я всю жизнь мотался по миру, освещая главные спортивные события. Сейчас весь мой мир сузился до экранов спутникового телевидения в «Ружье и собаке». Вы, наверное, думаете, я скучаю. Но самое удивительное в том, что не тут-то было. За все эти долгие годы я никогда не был так доволен жизнью. Я вспомнил, что в спорте я больше всего всегда любил его смотреть. Свобода без всякой ответственности, вот что теперь у меня есть.
– Опасное сочетание.
– Сочетание, дающее освобождение. Появись вы три года назад, и я сразу же бросился бы вынюхивать, не попахивает ли тут сюжетом. И я бы не успокоился, пока не выяснил всю подноготную. А сейчас трудно себе представить, насколько мне наплевать. Меня больше волнует бой, который Вегас проведет в субботу, чем волновало раньше, что сказал или сделал Джеко Вэнс. – Он ткнул пальцем в одну из полок. – Джеко Вэнс. Пятнадцать коробок, набитых доверху. Желаю приятно провести время. А у меня в «Ружье и собаке» – трансляции теннисного матча. Если уйдете раньше, чем я вернусь, просто прикройте дверь.
Когда Майк Макгоуэн около полуночи вернулся, Леон все еще был занят тем, что разбирал и раскладывал по порядку вырезки. Журналист принес ему кружку растворимого кофе и сказал:
– Надеюсь, вам платят сверхурочные.
– Нет. Можно сказать, тут личный интерес. – Леон не стал вдаваться в подробности.
– Ваш или вашего босса?
На мгновение Леон задумался:
– Одной из моих коллег. Считайте, что это долг памяти.
– Единственные долги, которые стоит платить. Итак, занимайтесь своим делом. Когда будете уходить, постарайтесь не слишком хлопать дверью.
До поглощенного работой Леона доносились звуки, обычные, когда кто-то готовится ко сну: скрипели половицы, шумела вода в ванной, ревел смыв в уборной. Потом опять воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом пожелтевших страниц.
Стрелки часов приближались к двум, когда он наткнулся на что-то, похожее на цель его поисков. Всего лишь крохотная заметка, мимолетное упоминание. Но это было начало. Выйдя из дома в прохладную темноту пустынной улицы, Леон Джексон принялся насвистывать.
Он давно не видел ни у кого таких ясных глаз. Она поддела на вилку последний ломтик копченой утки, подобрала остатки гарнира и сказала:
– Но на вас это должно же как-то сказаться – тратить столько времени и энергии на то, чтобы проникнуть внутрь извращенного мышления?
Тони медлил с ответом несколько дольше, чем требовалось, чтобы проглотить поленту.
– Учишься возводить нечто вроде Китайской стены, – наконец сказал он. – Знаешь и одновременно не знаешь. Чувствуешь и одновременно не чувствуешь. Думаю, тут есть определенное сходство с профессией репортера. Как вам спится после того, как вы ведете репортаж с места, где случилось что-нибудь вроде резни в Данблейне или бомбового удара в Локерби?
– Да, но мы всегда остаемся за кадром самого события. Вам же приходится проникать внутрь, иначе
