жизнь подметки рвала, чтобы оказаться там, где я есть. Иногда мне приходилось идти на жертвы, иногда я вынуждена была поступать с людьми так, как при других обстоятельствах постеснялась бы. Но для меня это главное в жизни – подняться туда, куда мне хочется. И теперь могу представить себе, что бы я чувствовала, если бы по независящему от меня стечению обстоятельств лишилась своей цели. Мне кажется, то, что я испытываю к вам, правильнее всего назвать сочувствием.
– В каком смысле? – спросил он, и на его лице нельзя было ничего прочесть.
– Может быть, сочувствие без примеси жалости? Он кивнул, как будто на что-то подобное и рассчитывал:
– Медсестра думает, что вы в меня влюбились. Я понимал, что это не так.
Мики пожала плечами. Пока все шло гораздо лучше, чем она могла предположить.
– Не разочаровывайте ее. Люди не доверяют поступкам, которых не понимают.
– Как вы правы, – сказал он, и в его голосе ей впервые послышалась горечь, хотя причин испытывать горечь у него было предостаточно. – Но понимать что-то не всегда значит быть готовым это принять.
За его словами крылось нечто большее, гораздо большее. Но Мики и сама прекрасно знала, когда ей пора уходить. У нее еще будет возможность снова завести этот разговор. В тот раз, уходя, она постаралась, чтобы медсестра обязательно увидела, как она целует его на прощание. Если она хочет, чтобы в эту историю поверили, информация должна просочиться, а не появиться в теленовостях. А из своего журналистского опыта она знала, что слухи по больнице распространяются быстрее, чем грипп. Понадобится всего лишь одна передаточная инстанция, чтобы сделать эту историю достоянием широкой общественности.
Когда она снова приехала к нему неделю спустя, Джеко держался отчужденно. Мики чувствовала, что он еле справляется с собой, но не была уверена в том, что понимает его чувства. Через какое-то время, устав поддерживать скорее монолог, чем разговор, она спросила:
– Может быть, поделитесь со мной, или хотите, чтобы давление поднялось еще выше и вас хватил удар?
В первый раз в тот день он взглянул ей прямо в лицо. В первое мгновение ей показалось, что у него поднялась температура, но потом она поняла, что это была ярость – настолько сильная, что ей было непонятно, как он только сдерживается. Им владела такая злость, что он едва мог говорить. Она поняла это, видя, с каким трудом он подыскивает слова. Наконец усилием воли он овладел собой.
– Это все моя так называемая невеста, будь она неладна! – злобно прорычал он.
– Джилли? – Мики надеялась, что не перепутала имя. Как-то раз, когда Мики уже уходила, они столкнулись в дверях палаты. Мики девушка запомнилась как тоненькая, темноволосая красотка, чувственная и чуть-чуть вульгарная.
– Сука, дрянь, – прошипел он, жилы на его шее под загорелой кожей напряглись и стали похожи на веревки.
– Что случилось, Джеко?
Он зажмурился и сделал глубокий вдох. Широкая грудная клетка показалась еще шире, отчего стала заметнее асимметричность его прежде безупречного торса.
– Она бортанула меня, – наконец выдавил он, голос его был хриплым от ярости.
– Не может быть, – вырвалось у Мики. – Бедный Джеко!
Она протянула руку и кончиками пальцев дотронулась до его крепко сжатого кулака. Невероятно, но она почувствовала, как пульсирует кровь – с такой силой он стиснул пальцы. Такая чудовищная ярость, подумалось ей, и тем не менее он еще удерживается от того, чтобы утратить над собой власть.
– Говорит, что не может смириться с этим! – Короткий презрительный смешок его был похож на лай. – Кто не может смириться? Она? А для меня – что это значит для меня, это она понимает?
– Мне очень жаль, – сказала Мики первое, что пришло ей в голову.
– Я прочел это у нее на лице в первый же раз, как она явилась сюда после аварии. Нет, еще раньше. Когда она не захотела быть рядом в тот самый первый день. Ей понадобилось два дня, чтобы заставить себя поднять задницу и прийти в больницу.
Голос его звучал глухо и холодно. Слова падали как каменные глыбы.
– Когда она наконец пришла, то не могла даже смотреть в мою сторону. У нее на лице все было написано. Я вызывал у нее отвращение. Все, что она помнила, это чем я теперь уже никогда не буду.
Он вырвал свою руку и с силой ударил по кровати:
– Дура чертова!
Его глаза широко раскрылись, и он свирепо уставился на нее:
– И не лезьте ко мне. Не хватало мне еще одной идиотки, которая будет квохтать надо мной. Кретинка- медсестра и без того замучила меня своей фальшивой жизнерадостностью. Не надо!
Мики не дрогнула. Для этого она выдержала слишком много единоборств с редакторами теленовостей.
– Вам нужно научиться распознавать тех, кто исполнен к вам уважения, – в свою очередь рассердилась она. – Мне очень жаль, что Джилли не сумела вас понять и оценить, но вам крупно повезло, что вы узнали об этом сейчас, а не потом.
Он смотрел на нее с удивлением. Уже несколько лет единственным человеком, который, разговаривая с ним, проявлял какие-то другие чувства, кроме робкого почтения, был его тренер.
– Что? – прохрипел он, злость уступила в нем место растерянности.
Не обращая на него внимания, Мики продолжала:
