само совершенство, воплощение его идеала женственности. Он любил их за уступчивость, за готовность думать именно то, что он хотел, чтобы они думали. За тот ни с чем не сравнимый миг, когда они понимали, что встреча с ним принесет им не секс и славу, а боль и смерть. Он любил это выражение в их глазах.
Когда у него на глазах обожание в них сменялось паникой, их лица словно бы теряли всякую индивидуальность. Они уже не просто были похожи на Джилли, они становились ею. Именно это делало последующее наказание таким легким и таким удивительно справедливым.
Что еще делало наказание заслуженным, так это его давняя обида. Почти все его девочки с любовью говорили о своих родных. Любовь могла прятаться под покровом подросткового разочарования в жизни и максимализма, но для него, слушавшего их, было ясно, насколько сильно матери, отцы, братья и сестры их любят, несмотря на то, что их омерзительная готовность сделать все, что он захочет, ясно показывала, что они не заслуживают этого теплого отношения и заботы. Он заслужил их жизни, такое должно было достаться ему.
В нем начал закипать гнев, но, как в термостате, тут же включился самоконтроль и пламя погасло. Сейчас не время и не место выпускать пар, строго сказал он себе. Эту энергию можно направить на множество полезных дел, вместо того чтобы пыхтеть как паровоз, бессмысленно крутя в голове воспоминания.
Он сделал подряд несколько глубоких вдохов и заставил свои чувства принять другую форму. Удовлетворение. Вот что он по праву должен сейчас испытывать. Удовлетворение от отлично выполненной работы, от вовремя отведенной опасности.
Малютка Джек Хорнер
Сидел под забором
И лакомился пирожком.
Он пальчиком ткнул,
Изюм ковырнул
И молвил: «А я молодцом!»
Вэнс тихо засмеялся. Да, он воткнул свои пальцы и выковырял блестящие изюмины глаз Шэз Боумен, ощутив, как где-то в глубинах его собственного существа затрепетал ее безмолвный вопль. Это оказалось легче, чем он думал. Удивительно, насколько небольшое усилие нужно приложить, чтобы вырвать человеческий глаз.
Вот только жаль, что потом, когда льешь в рот кислоту и отрезаешь уши, нельзя видеть ее выражения. Ему казалось маловероятным, что придется повторять это еще раз, но на всякий случай нужно заранее продумать ритуал – мало ли что.
Если бы Мики так педантично не соблюдала каждое утро свой раз и навсегда установленный распорядок, она бы, возможно, услышала о смерти Шэз по радио или увидела репортаж по спутниковому каналу. Но она строго следовала многолетней привычке не слушать и не смотреть ничего из новостей до тех пор, пока за ней не закрывалась дверь ее кабинета на телестудии. Они завтракали под Моцарта, а потом возвращались под Вагнера. Никто из ее коллег по программе никогда не совершал такой глупости, чтобы сунуть ей в руки газету, пока Мики спешила от стоянки в кабинет. Никто – по крайней мере дважды.
И вот, поскольку необходимость рано вставать заставила их отправиться в постель, когда вечерние новости, так взволновавшие Джеко, еще не вышли в эфир, первое потрясение при виде фотографии Шэз выпало на долю Бетси. Даже потеряв в яркости на газетном листе, глаза Шэз были первым, что обращало на себя внимание в ее внешности.
– Боже мой, – выдохнула Бетси, обходя стол Мики, чтобы лучше рассмотреть первую страницу.
– Что случилось? – поинтересовалась Мики, не прерывая своего занятия. Она, как обычно по утрам, только что сняла свой пиджак и вешала его на плечики, критически осматривая на предмет помятости.
– Гляди, Мики, – Бетси сунула ей свежий номер «Дэйли мейл», – разве это не та женщина из полиции, которая приходила к нам в субботу? Мы с тобой как раз уезжали?
Прежде чем взглянуть на фотографию, Мики ознакомилась с заголовком, напечатанным крупным жирным шрифтом: «Безжалостно убита». Ее глаза двинулись дальше, к лицу Шэз Боумен, улыбавшемуся из-под козырька форменного кепи лондонской городской полиции.
– Их не может быть две.
Она тяжело опустилась в одно из гостевых кресел напротив ее стола и пробежала глазами слюнявую дребедень, помещенную под фотографией Шэз в качестве некролога. Слова «кошмар», «кровавый», «пропитанный кровью», «агония» и «леденящий душу» рванулись с газетной полосы ей навстречу, словно только того и ждали. Отчего-то ей вдруг стало не по себе.
За всю свою карьеру тележурналистки, чей профессиональный путь прошел через зоны военных действий, кровопролитие и частные трагедии, Мики никогда не сталкивалась с тем, чтобы те ужасы, о которых она сообщала зрителям, коснулись кого-то лично ей знакомого. Связь, пусть даже такая мимолетная, как встреча с Шэз Боумен, потрясла ее тем сильнее, что подобного с ней никогда не случалось прежде.
– Господи, – медленно протянула она. Потом взглянула на Бетси, и та прочла на ее лице сильнейшее потрясение. – Она была у нас утром в субботу. Если то, что здесь пишут, – правда, значит, они считают, что ее убили вечером в субботу или утром в воскресенье. Мы разговаривали с ней. А через несколько часов она уже была мертва. Что мы будем делать, Бетси?
Бетси обошла стол и присела на корточки рядом с Мики, положив ладони ей на колени, снизу вверх заглядывая в лицо.
– Мы не будем ничего делать, – сказала она, – это не мы должны тут что-то делать. Она приходила к Джеко, а не к нам. Она не имеет к нам никакого отношения.
Такой ответ ошарашил Мики.
– Мы не можем не делать
