мне. По реке Мерримак бегут в океан злые волны с белыми барашками пены, а там, на просторе, уже ходят могучие свинцовые валы. Пронзительный океанский бриз, спотыкаясь, несется над пляжем, оставляя за собой вытянутые песчаные барханчики.
— Как ты думаешь, мы сможем вернуться? — спрашивает она.
— Кому какое дело, вернемся мы или нет?
Ветер начинает завывать по-штормовому, и пространство вокруг вдруг сужается, заполняясь песчаными вихрями. Волосы Кит полощутся на ветру, путаются, лезут в глаза. Она глядит на меня и утыкается лицом куда-то мне под мышку, а я обнимаю ее за плечи.
Она не знает, что делать, как держать себя со мной, что говорить — или не говорить. Ее ладонь лежит на обшлаге рукава моей кожаной куртки и нервно по нему похлопывает. Я снимаю куртку и накрываю ею нас обоих.
Внезапно я замечаю, что Кит вот-вот расплачется. Она пытается загнать слезы обратно, но у нее это плохо получается.
— Как ты думаешь, все будет хорошо? — спрашивает она.
— Что именно? — уточняю я.
— Ну... с папой, с Джеки... Вообще?.. — спрашивает Кит, и я вижу, как слезы катятся у нее по щекам.
Подумаешь, наложат твоему Джеки пару швов, едва не отвечаю я, но в последний момент сдерживаюсь.
— Все будет хорошо, — заявляю я уверенно. — А если ты беспокоишься насчет того, что случилось вчера вечером, — брось! Это действительно ерунда. Все образуется.
— Надеюсь, — говорит она и морщится. Кит всегда хочется казаться сильной, но сейчас она не может с собой справиться. Я слышу, как она негромко всхлипывает.
— Ну, что случилось, дружок? Что тебя беспокоит? — спрашиваю я как можно мягче.
— Нет, я не беспокоюсь, честно! Мне просто хочется, чтобы это поскорее закончилось. Нам было очень хорошо втроем, и я была по-настоящему счастлива, но... Нет, я понимаю, что у папы есть долг перед родиной, есть что-то такое, чего он не может не делать, и все-таки я... мне бы очень не хотелось его потерять, — сбивчиво объясняет она.
— Ничего с ним не случится, — говорю я.
— Откуда ты знаешь?
— Я многое знаю, — уверенно отвечаю я.
Она улыбается сквозь слезы и крепче прижимается ко мне. Некоторое время мы слушаем, как ветер швыряет валы и со свистом проносится над дюнами. В этом разгуле стихий есть что-то величественное, и понемногу Кит успокаивается.
— Это Трахнутый виноват, — произносит она сердито. — Из-за него все началось!
— Да, он нехороший человек, — поддакиваю я с готовностью.
Кит смотрит на меня. Ей хочется говорить со мной откровенно, но она не решается.
— Моей маме здесь бы понравилось. Она любила море, просто с ума по нему сходила, и мечтала жить где-нибудь на побережье, — говорит Кит.
— Откуда она была родом?
— Откуда-то с Лонг-Айленда. Думаю, она жила где-то рядом с заливом, пока не переехала в Бостон.
— Там ты и выросла?
— Да. В городе. Папа часто говорил, что хочет перебраться куда-нибудь поближе к морю. Но только не на Кейп-Энн. Его он терпеть не может. Здешние места ему всегда нравились больше: он считает, что здесь, на Северном побережье, все намного проще и понятнее. Мы уже собирались переехать, но тут мама заболела этой своей злокачественной лимфомой, и... и нам пришлось остаться, чтобы быть поближе к больнице. Мы переехали, только когда она... когда ее...
Я знаю, Кит, мысленно твержу я. Знаю!
Мне хочется произнести это вслух, но я только плотнее прижимаю ее к себе. Огромная черная туча опускается на остров и скрывает сначала ее дом, а затем и противоположный берег реки.
Кит дрожит.
Тело умеет разговаривать не хуже языка, и, не произнося ни слова, мы с Кит говорим друг другу многое. Она глядит мне в глаза. В ее взгляде — доверие и, возможно, что-то еще. Зародыш чего-то большего.
— Я думаю, именно поэтому мама не захотела иметь своих детей. Ведь генетическая болезнь может передаваться по наследству... Вот они и удочерили меня. Думаю, я должна быть благодарна судьбе, хотя это странно — благодарить за то, что кто-то так страшно болен.
Я молчу.
— А твои родители умерли? — спрашивает Кит.
— Да. Мама умерла, когда я был совсем маленьким, а отец скончался несколько лет назад, — машинально цитирую я хорошо заученную биографию Шона Маккены. — Быть может, это покажется ужасным, но... мы с ним не были особенно близки, — добавляю я уже от себя.
— Ничего ужасного в этом нет, такие вещи случаются, — говорит она.
— Да, — мрачно соглашаюсь я. Я мрачен, потому что Кит открывает мне душу, а я в ответ только лгу.
— Он бездельник. И тунеядец. — Судя по ее тону, речь снова идет о Трахнутом. — Он ничего не делает, никакой работы. Джеки вкалывал в папиной фирме как вол; он до сих пор ему помогает, когда папе не хватает рабочих рук, хотя Джеки занимается серфингом и всякими другими клёвыми вещами. А Трахнутый ничего не делает. Вообще!
— Ну, мне бы не хотелось сплетничать, но я о нем кое-что слышал. Кое-что нехорошее, — сообщаю я.
— Что ты слышал?
Прежде чем я успеваю ответить, ветер заворачивает рукав моей футболки, а Кит его поправляет.
— Это тоже осталось от той аварии? — спрашивает она.
— Что именно?
— У тебя шрам на плече. Я заметила, еще когда ты был одет гладиатором.
Я смотрю на Кит, пытаясь наскоро сообразить, насколько откровенным могу быть с ней. Возможность разговора по душам представляется мне не только реальной, но и довольно многообещающей. Конечно, хладнокровный, дальновидный, испытанный профессионал Майкл Форсайт ответил бы: «Да, это осталось у меня от той аварии» — и закрыл тему, но я знаю, что не сделаю этого. Я собираюсь одним прыжком преодолеть разделяющую нас ложь и сказать правду — маленькую часть правды. Я вручу Кит этот крошечный фрагмент настоящего меня и посмотрю, что она с ним будет делать. Отзовется ли она на мое доверие доверием и... молчанием?
— Нет, — говорю я, — это шрам от татуировки.
— От татуировки? А какая она была?
— Ты умеешь хранить тайны?
— Конечно! — отзывается Кит, пожалуй, слишком небрежно, чтобы мне это могло понравиться.
— Ты не должна рассказывать Трахнутому, — говорю я. — И вообще никому. Потому что меня могут неправильно понять.
— Обещаю, что не скажу, — отвечает она.
Слава богу, на этот раз ее голос звучит достаточно серьезно.
— В свое время я вытатуировал себе крылатую арфу. Это была эмблема нашего полка. Видишь ли, я почти одиннадцать месяцев служил в Британской армии, и наш полк назывался «Ирландские королевские рейнджеры». Сейчас его больше не существует, несколько лет назад полк расформировали и объединили с другой частью.
— Ты служил в Британской армии? — переспрашивает Кит.
— Да. Понимаешь, я долго был безработным, и никаких других вариантов у меня не осталось. В то время мне казалось, это неплохая идея, но вскоре выяснилось, что я и армия плохо сочетаемся друг с
