— Это здесь, — сказала я вслух.
Бродя по Фэрвью, Рики побывал и в автосервисе, и на Олд-Боулдер-роуд, заходил в мотель, сфотографировал машину Джека и «ренджровер» Эстебана, но беседовать с Карен предоставил мне.
Я постояла у ворот и вошла. Бетонированный съезд с шоссе. Под ногами шишки, буковые листья, раздавленный стаканчик из «Старбакса». Дорожка свернула налево, и открылся вид на одноэтажный дом в стиле колорадского ранчо. По сравнению с другими домами Фэрвью он был довольно скромных размеров. Стены выкрашены в ярко-желтый цвет, кругом понатыканы горшки и ящики с растениями, причем из некоторых, несмотря на то что на дворе стоял декабрь, свешивались побеги, усыпанные цветами.
Сильно подрезанные на зиму кусты роз в аккуратном прямоугольном садике окружали дом, как первобытные оборонительные сооружения. Стебли растения покрывал иней.
Переступив через гнома с удочкой, штук пять бесплатных газет и беличий помет, я постучала в дверь.
Примерно через минуту дверь отворилась, на пороге возникла миловидная женщина, на вид лет тридцати, но я знала, что на самом деле она старше. Черная челка, васильково-голубые глаза, лукаво изогнутые удивленные брови, высокие скулы, полные губы, нижняя — с очаровательной поперечной морщинкой. Карен не портило даже то, что я выдернула ее из постели ранним воскресным утром, хотя переживания последних месяцев, безусловно, наложили свой отпечаток. Ну что ж, нашего отца можно понять… настоящая красавица. Не пройдет и года, как она снова выйдет замуж.
— Привет, — вяло поздоровалась она, как будто выпила вчера лишнего и до сих пор не может прийти в себя. В ее дыхании я различила запах кофе, сигарет и красного вина.
— Меня зовут Сью Эрнандес, я из мексиканского консульства в Денвере, — сказала я и протянула ей руку. Она пожала ее, но не сразу.
— Что вам угодно,
— Мы расследуем смерть Альберто Суареса. Я хотела бы задать вам несколько вопросов, если не возражаете.
Она стояла в дверном проеме, невольным жестом прижав к телу ночную рубашку, обтянувшую большие груди.
— В воскресенье?
— Прошу извинить меня, если это неудобно.
— На хрен извинения. Говорите, в чем дело.
—
— Неужели снова?
— Это последний раз, я вас уверяю. Позвольте войти?
Она покачала головой:
— У меня такой бардак!
— Не имеет значения, — сказала я, чувствуя, что мне, оказывается, важнее попасть в дом, чем встретиться с нею. Мне важно было увидеть следы его пребывания: семейные фотографии, произведения кубинского искусства, сувениры. Дом № 88 должен был быть полон памятными вещами, как дом с привидениями полон призраками.
— Ну нет. Это я уже проходила. И с полицией, и еще с какими-то людьми, мне уже звонили из вашего посольства. А теперь еще и вы. У вас правая рука не знает, что делает левая.
Я улыбнулась:
— Всего несколько вопросов. Пожалуйста, позвольте мне войти.
— Не позволю. Слушайте, не тратить же на это весь день. Что вас интересует?
— Я хотела расспросить об аварии.
— Это я уже поняла. Задавайте вопросы.
— Ваш супруг занимался уничтожением вредных животных.
— Да, хотя это занятие и не соответствовало его квалификации. Он был умный парень. Убивать крыс, ловить енотов — для него это было слишком просто. Занятие примитивное и жестокое.
— Не стану спорить. Но что ваш супруг делал на Олд-Боулдер-роуд? По нашим данным, его последнее рабочее место находилось в магазине «Гермес» на Пёрл-стрит. У него не было…
— Он пил.
— Простите?
— Мне было противно видеть, как он пьет, так он туда повадился таскаться. Там ближе к вершине есть смотровая площадка, утес, с которого виден весь горный хребет. Нехорошее местечко — несколько подростков свели там счеты с жизнью. Вот туда он и ездил, пил там, смотрел на горы, гулял и трезвел, чтобы не показываться домой пьяным.
— Вы хотите сказать, он был пьян в тот вечер? — спросила я.
В местной газете тогда так и написали, однако очевидных признаков опьянения никто, судя по всему, не заметил, потому и консульство не сочло нужным провести анализы на присутствие алкоголя в крови.
Карен пожала плечами:
— Да нет, не думаю… В прошлом году мы, знаете ли, крупно поссорились. Я пообещала уйти от него, если он не завяжет, и с тех пор ни разу не видела его сильно пьяным. Он как-то умел не попадаться, умный был парень.
— Понятно, то есть он, возможно, выпил незадолго до аварии, но не был по-настоящему пьян.
— Да, пожалуй.
Гм. Рики считал тот факт, что авария случилась в день моего рождения, простым совпадением. А если это не так? Все эти годы ни письма, ни денег… возможно, отца мучила совесть. Мог ли он так напиться, чтобы идти, шатаясь, по проезжей части? Консульство в Денвере, вероятно, не настаивало на токсикологической экспертизе, не желая способствовать созданию прецедента. Или по какой угодно иной причине…
Карен фыркнула:
— Хотелось бы надеяться, что он был пьян. Вдрызг.
— Почему?
— Его нашла женщина, вышедшая на прогулку с собакой. С женщиной этой я знакома, позднее мне удалось с ней поговорить. Она сказала мне правду, здешний народ не особенно церемонится.
— И что же она вам сказала?
— Что лицо у него было обморожено. В мае тут бывает очень холодно. Лицо обморожено, весь в крови и грязи, он всю ночь пытался подняться по откосу. Умирал часа четыре или даже пять. Все это время захлебывался собственной кровью, замерзал, ребра поломаны, боль, наверно, была невыносимая, и всего в нескольких метрах от спасения, от дороги. Кошмарная мука. Злейшему врагу не пожелала бы. Так что надеюсь, он был пьян.
У меня слегка закружилась голова, я покачнулась, но все же устояла.
— Я… гм… у меня осталось всего два-три вопроса. Может, все-таки позволите мне войти? — еще раз попросила я.
Карен окинула меня скептическим взглядом. Напряглась. Занервничала.
Черт возьми!
— Послушайте, все это ни к чему! — махнула она рукой.
— Отчего же?
— Я же вам, ребята, говорила: Альберто, или, может, следует называть его Хуан, был не мексиканец.
— Не понимаю вас. — Я притворилась удивленной.
— Он был кубинец. Невозвращенец. Перебежал в начале девяностых.
— Но у нас имеется информация…
— Купил паспорт в Канзас-Сити. Две тысячи баксов отвалил. Купил паспорт с номером социального обеспечения и зеленую карту.
— Но…
— Как видите,
