– Виктория Патавасти, – ошеломленно произнес я.
– Угу. В Америке. Вроде групповое нападение, мексиканцы или что-то в этом духе, я слышал.
– Господи, ее убили? Я гулял с ней, ты знаешь.
– Знаю.
– Два, да, два месяца. Она… э-э… была у меня первой по-настоящему.
– Я знаю. Мальчик мой, мне очень жаль. С тобой все нормально?
Какое там нормально! Виктория была для меня не просто первая девушка. Постарше меня, поопытнее. В то время я думал, что влюблен в нее.
– Господи, Виктория Патавасти…
– Знаю, знаю, – угрюмо пробормотал отец. В очках он был немного похож на Сэмюэла Беккета, конечно, не в лучшие его дни.
– Я видел отца Вики только вчера.
– Мне кто-то сказал, что похороны будут на выходных, и я подумал, что лучше на всякий случай почистить костюмы.
– На нее напали в Америке? Она там отдыхала? Нет, работала… работала?
– Не знаю, – ответил отец и пожал плечами. – Мне так сказали в газетном киоске. Больше я ничего не знаю. Алекс, я очень сожалею, наверно, я повторяюсь.
Он поднялся, похлопал меня по плечу, снова сел и почти сразу углубился в свои листовки.
– Алекс, я босиком, ты не запрешь гараж? – спросил он после паузы.
Я ничего не ответил, взял ключ и вышел.
Звезды. Прохлада. Виктория Патавасти. Тьфу, пропасть! Хотелось спуститься к воде, к насиженному местечку. У меня был наркотик. Но так поступил бы только нарк. Я же держал себя в руках.
Я знал Викторию со средней школы. В нашем шестом классе было не так уж много народу: тридцать мальчиков, тридцать девочек, волей-неволей приходилось сталкиваться с каждым. Виктория Патавасти. Господи! Она была, само собой, старостой, капитаном хоккейной команды и красавицей. Мы гуляли всего несколько месяцев. Фактически у нас и свиданий-то было семь или восемь. В кафе развлекательного центра, пару раз ходили в кино в Белфасте и катались в заливе Белфаст-Лох на тридцатидвухфутовом катере ее отца. Она знала, что и как, а я никогда прежде не плавал на лодках. Боже! Я все это помнил. А главное, помнил то, с какой целью мы предприняли эту поездку на самом деле.
Я волновался. Короткий разговор. Я спросил ее об индийской мифологии, и, когда мы находились в середине Белфаст-Лох с подветренной стороны, она рассказала мне историю. Речь шла о первой инкарнации Вишну. В индуистском пантеоне Брахма был творцом, Вишну – хранителем, а Шива – разрушителем. Вишну время от времени нисходил на Землю, чтобы помочь людям; впервые он сделал это в облике рыбы, дабы сказать одному человеку, что грядет великий потоп и тот должен собрать в лодку всех людей и зверей. Я возразил Виктории, что рыбу потоп должен беспокоить в последнюю очередь, но она ответила, что тот человек, как бы то ни было, спас род человеческий. Похожая история есть в Торе.
Ну и вот. Она повела меня вниз. Я помог ей раздеться. Ей это было не впервой, чего нельзя сказать обо мне.
Виктория.
Я вошел обратно в дом. Отец все в том же положении. Мне не хотелось думать о ней, но хотелось поговорить. О чем угодно.
– Пап, в чем там было дело у Ноя с его потопом? – спросил я.
Папа, конечно, читал все это на иврите, но они с мамой были старыми хиппи и держали нас с братом и сестрой в стороне от суеверий. Родители принадлежали к крошечной еврейской общине Белфаста, а нас, детей, растили вне строгой религии. Они со всей очевидностью чувствовали, что в религии кроются причины большинства проблем Ирландии, Запада, всего мира. Поэтому мы знали о Дарвине и Копернике с ранних лет. Никакого обрезания, бар-мицвы, Шаббата, Пейсаха или Хануки. Ничего. Мы получали подарки на день зимнего солнцестояния, а не на Рождество. Так себе подарки, к слову сказать.
– Что тебе известно о Ное? – Отец скептически сощурил глаза.
– Ну, он собрал всех животных, да? По паре, и посадил в ковчег, а приплыли они в Турцию.
– Да. И дождь лил сорок дней и сорок ночей, потоп покрыл самые высокие горы, пока не вернулся голубь с масличной ветвью, знаменуя окончание дождей. После этого все жили долго и счастливо.
– Как масличное дерево выстояло под давлением воды?
– То есть?
– Представь: затоплены высочайшие горы, такие как Эверест. Это же какое давление воды! Любое дерево должно было расплющиться и разлететься на мельчайшие кусочки.
– Алекс, я понял, к чему ты клонишь, – устало сказал отец.
– Тебе неприятно то, что я говорю?
– Я согласен с тобой. – Отец закрыл на секунду ладонями страдальчески сдвинутые брови и глаза, похожие на пересохшие колодцы. – Слушай, Алекс, что с тобой? Ты огорчен? Это все еще из-за службы в полиции?
И тут я не выдержал:
– Пап, я скажу тебе, чем я огорчен. Я огорчен тем, что слышу один и тот же вопрос изо дня в день. То есть ты хочешь, чтоб я съехал? Наверное, давно пора. Если ты будешь продолжать в том же духе, у меня крыша поедет. Короче, как насчет запрета на слова «полиция», «что с тобой» или «может, тебе лучше вернуться в университет»? Давай попробуем: всего неделю без нытья, как тебе такое предложение?
– Прости, Алекс, что-то я устал… Слушай, может, чаю?
– Нет. Хотя погоди, пожалуй, я бы не отказался.
Он вскипятил чайник, заварил чай и протянул мне кружку. Снял очки, улыбнулся:
– Однажды Ной так надрался, что раздетый валялся в своем жилище, а один из его детей вошел, увидел и очень расстроился. Книга Бытие. А история сыновей Ноя – это же обоснование любой расовой проблемы, будь она неладна.
– Звучит занятно. Пожалуй, прочту-ка я Библию наперекор твоему атеистическому воспитанию и стану раввином или священником. Чем не вариант?
– Наверное, я этого заслуживаю, – сказал он, грустно усмехнувшись.
Я почувствовал стыд и раскаяние. Па выглядел старым и усталым.
– Прости, что наорал, понимаешь, сейчас у меня в жизни столько всего…
– Столько чего? Ты безработный, весь день ничем не занят.
Мы сидели молча. Америка. Пожалуй, подходящее место, чтобы встретить смерть от нападения. Растешь вот так в Северной Ирландии, под бомбежками школ и поездов. Потом отправляешься в Америку, там на тебя нападают и убивают. Я смотрел в окно на луну. Открытый люк зеленого света в холодной, бездонной ночи. Наплывали облака и застилали небо. Я вздрогнул и встал.
– Пойду пройдусь, – бросил я. Терпеть больше не было сил.
Есть такое тихое местечко, где собираются выпивохи, куда подростки приходят нюхать клей, забредают парочки или народ, гуляющий с детьми и собаками, а также одиночки, – в темноте за железной дорогой в районе Дауншир-Холт, куда ведут пути, в десяти милях от Белфаста. Они все приходят сюда, чтобы побыть около своих отражений в воде. Ночь – правильное время. Поезда спят. Кругом тихо, и ты стоишь на спрессованном песке, поросшем скудной травой, впереди – гладь залива, и огни повсюду.
За спиной – Каррикфергус. И спереди тоже. Слева направо Бангор, Келтра, Белфаст – по кривой линии, сотканной из тишины, и все краски отступают перед появлением задумчивых облаков, зияющего неба и звезд.
А ты все еще сидишь тут в холоде, подогреваешь героин в ложке и пробуешь. И все движется. Вращается Земля и все на ней вокруг одной-единственной точки. Город. Дома. «Скорые» и автомобили. Сама вода. И никто не догадывается.
Только ты.
Холод земли проступает сквозь короткую траву, твои джинсы, трусы-боксеры. Силуэты ночных птиц проносятся на фоне луны, самолеты летят со стороны Шотландии – луч света, за ним еще, затем слабый звук приближения, и вот – уже улетел за океан в далекие страны.
Порошок растворяется в воде. Берешь ватку, кладешь в ложку, ватка набухает, героин сквозь ватку
