него, чтобы тот ответил, сколько всего в лагере беженцев, а потом провел перекличку. К его изумлению, сведения Иммиграционного управления о беженцах в Истаде оказались неполными и разобраться в них было крайне трудно. А на помощь перепуганного директора рассчитывать явно не приходилось. Тем временем трактора растащили горящие развалины. С пожаром удалось справиться. Машины «скорой помощи» увезли в больницу несколько беженцев. У большинства — шоковое состояние. Но среди них был мальчик-ливанец, который упал и разбил голову о камень.
Петер Эдлер взял Валландера за локоть:
— Поезжай с ними и сделай перевязку.
Валландер кивнул. Руку жгло просто невыносимо, а вся нога была липкой от крови.
— Даже не хочу думать, что было бы, если бы ты не позвонил в первые же секунды, — сказал Эдлер.
— Какой идиот поставил бараки так близко друг к другу?
Петер покачал головой.
— Не надо утомлять старого брандмейстера дурацкими вопросами. Ты прав, конечно, — большей глупости и придумать трудно.
Валландер подошел к Нурену. Тот уже закончил с оцеплением.
— Скажи директору, чтобы с утра явился ко мне.
Нурен кивнув спросил:
— Ты что-нибудь видел?
— Я слышал какое-то жужжание. Потом барак взорвался. Никаких машин или людей. Если это поджог, то заложили мину с часовым механизмом.
— Тебя отвезти домой или в больницу?
— Сам доберусь. Все, пока.
Только в больнице он понял, что ему прилично досталось. Предплечье сильно обожжено, резаная рана на бедре, а над правым ухом красовалась здоровенная шишка. Несколько глубоких царапин на лице, откуда они взялись, он не знал. И, помимо всего прочего, он сильно прикусил язык.
В четыре часа Валландер вышел из больницы. Повязка на бедре давила, и его по-прежнему сильно мутило — он порядком-таки надышался дымом.
Прямо на пороге больницы в лицо ему сверкнула фотовспышка. Он узнал фотографа из самой крупной утренней газеты. Когда тот, вынырнув из тени, захотел взять интервью, Курт отмахнулся и поехал домой.
Ему на удивление хотелось спать. Он разделся и залез под одеяло. В глазах плясал огонь, все тело болело, но уснул он мгновенно.
В восемь часов Валландер проснулся оттого, что кто-то бил его по голове кувалдой. Придя в себя, он ощутил сильную пульсирующую боль в висках. Опять ему приснилась эта загадочная голая негритянка. Когда он протянул к ней руку, на ее месте вдруг оказался Стен Виден со стаканом виски в руке, а дама повернулась к Курту спиной и, не обременяя себя одеждой, ушла под руку со Стеном, презрительно оттопырив полированный шоколадный зад.
Он лежал совершенно неподвижно и пытался определить, как себя чувствует. Жжет в глотке и руке. Голова болит. На какую-то секунду он почувствовал соблазн повернуться на другой бок и поспать еще. К чертям все следствия об убийствах, к чертям ночные пожары.
Но тут зазвонил телефон.
Не буду отвечать, подумал он. Потом встал и поплелся на кухню. Это была Мона.
— Курт, — сказала она, — это Мона.
Его захлестнула радость. Мона, подумал он, боже мой, Мона! Как мне тебя не хватает!
— Я видела тебя в газетах, — сказала она. — Как ты себя чувствуешь?
Он вспомнил ночного фотографа с его вспышкой.
— Нормально, — сказал он. — Побаливает там и сям, а так — нормально.
— Правда?
Внезапно его радость как ветром сдуло. Появилась знакомая грызущая боль в желудке.
— А тебе в самом деле интересно, как я себя чувствую?
— А почему бы нет?
Ему было слышно, как она вздохнула:
— Это было очень мужественно с твоей стороны, я тобой горжусь. В газете написано, что ты спасал людей с опасностью для собственной жизни.
— Никого я не спасал! Что еще за бред!
— Я только хотела узнать, не ранен ли ты.
— И что бы ты сделала, если бы я был ранен?
— Что бы я сделала?
— Если бы я был ранен? Или вообще помирал? Что бы ты стала делать?
— Почему ты злишься?
— И не думаю. Я просто спрашиваю. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Ко мне.
— Ты знаешь, что этого не будет. Я просто хочу, чтобы мы могли нормально разговаривать.
— Ты же не даешь о себе знать! Как мы можем нормально разговаривать, если я даже не знаю, где тебя искать?
Он услышал, как она снова вздохнула. Почему-то это его разозлило.
— Мы можем встретиться, — сказала она. — Только не у меня дома. И не у тебя.
То, что он сказал в ответ, не было стопроцентной правдой. Но он и не солгал.
— Есть целый ряд вещей, о которых мы должны поговорить. Чисто практические вопросы. Если хочешь, я могу приехать в Мальмё.
Она помедлила с ответом.
— Только не сегодня, — сказала она. — Но завтра я могу.
— Где? Поедим вместе? Я теперь не знаю в Мальмё ничего, кроме «Савоя» и Центрального вокзала.
— В «Савое» цены бешеные.
— Тогда на Центральном. В котором часу?
— В восемь?
— Я приеду.
Он услышал короткие сигналы отбоя. И посмотрел в зеркало на свою изуродованную физиономию.
Рад ли он? Или просто взволнован?
Он не мог понять. Мысли в голове совершенно перепутались. Он вдруг увидел себя в «Савое», но почему-то не с Моной, а с Аннет Бролин. И хотя Аннет оставалась по-прежнему прокурором в Истаде, она была теперь негритянкой.
Он оделся и пошел к машине, даже не выпив кофе. Ветер совершенно стих. Опять стало теплее. С моря в город наносило последние клочья влажного тумана.
Когда он пришел в управление полиции, каждый счел своим долгом подойти к нему, улыбнуться и хлопнуть по плечу. Эбба обняла его и вручила банку грушевого варенья. Он был смущен, но в то же время это ему льстило.
Хорошо бы Бьёрк был тут, подумал он. Тут, а не в Испании.
Это же как раз то, о чем Бьёрк мечтает. Скромный героизм полицейских…
В полдесятого утра Валландер вновь погрузился в текучку. К этому времени он уже успел наорать на директора лагеря за полное отсутствие контроля над вверенным ему учреждением. Маленький кругленький директор, по всей видимости, безвольный и ленивый, яростно защищался, утверждая, что все предписания Иммиграционного управления он выполняет безукоризненно.
— За безопасность в лагере должна отвечать полиция, — попытался он перейти в атаку.
— За что мы можем отвечать, когда вы даже не знаете, сколько людей у вас живет в этих чертовых бараках и кто они такие?
Уже выходя со свекольно-красной от злости физиономией, директор огрызнулся:
