— А Луиза и Хокан?
— К сожалению, думаю, Хокан разделял его точку зрения. Луиза была немногословна, старалась сгладить ситуацию. Но атмосфера была неприятная.
Валландер призадумался. Для него Улоф Пальме в первую очередь был образцом наиболее трагических неудач шведской полиции. Как политика он его почти не помнил. Человек с резким голосом и порой не слишком дружелюбной улыбкой? Толком не поймешь, какие воспоминания подлинны. При Пальме он менее всего интересовался политикой. Пытался в те годы наладить собственную жизнь и вдобавок управиться со строптивым отцом.
— Пальме был премьером, когда в наших водах шныряли чужие подводные лодки, — сказал он. — Думаю, именно с этого начался разговор о нем?
— Вообще–то нет. Если не ошибаюсь, большей частью речь шла об упадке шведских вооруженных сил, который якобы начался при нем. Он один якобы в ответе за то, что Швеция не способна себя защитить. Бернтсиус утверждал, что большая ошибка — думать, будто Россия всегда останется такой миролюбивой, как сейчас.
— А кстати, каких политических взглядов придерживались супруги фон Энке?
— Разумеется, крайне консервативных, оба. Но Луиза пыталась создать впечатление, что презирает все связанное с политикой. Но это неправда.
— То есть она все–таки носила маску?
— Возможно. Дай знать, если найдешь что–то важное.
Валландер вышел из дома покормить Юсси. Пес выглядел взъерошенным и усталым. Может, в самом деле собаки и их владельцы становятся похожи? В таком случае старость всерьез вонзила в него свои когти. Неужели? Неужели он уже близок к опустошительной дряхлости, которая отнимет у него все силы? Он отбросил эти мысли, вернулся в дом. Но, собираясь снова сесть за кухонный стол, вдруг осознал, что это бессмысленно. Ни в списках гостей, ни среди фотографий нет ничего, что может пролить свет на пропавших. Совершенно ничего. Что бы ни произошло, объяснения надо искать в другом. Его поиски не имеют смысла. Он ищет не иголку, он ищет стог сена.
Валландер собрал все со стола, положил на столик в прихожей. Завтра отвезет Линде и попробует не думать о покойной Луизе и пропавшем Хокане. Скоро они поедут в Кристбергскую церковь, [Церковь XIII в. в Эстеръётланде, перестроена в 1720 и 1879 гг.] красиво расположенную над озером Бурен в Эстеръётланде. Вот уже сотню лет там хоронят всех фон Энке, в их склепе упокоится и Луиза. Ханс рассказывал, что родители составили совместное завещание, где написали, что не желают кремации. Валландер сел в свое кресло, закрыл глаза. Чего желает он сам? Фамильного склепа у него нет, места на кладбище тоже. Его мать похоронена в Мальмё, отец — на одном из истадских кладбищ. Каковы планы его сестры Кристины, которая живет в Стокгольме, он не знает.
Валландер задремал в кресле и рывком проснулся. Вслушался в летнюю ночь. Разбудил его лай собаки. Он встал. Рубашка насквозь мокрая от пота, наверно, что–то снилось. Обычно Юсси без причины не лаял. Сделав шаг, он почувствовал, что ноги затекли. Потопал, чтобы их размять, продолжая вслушиваться в темноту летней ночи. Юсси молчал. Валландер вышел на крыльцо. Юсси тотчас начал напрыгивать на ограду и повизгивать. Валландер огляделся. Наверно, лисица шныряет поблизости, подумал он. Обошел двор. Трава пахнет свежестью. Безветренно, тихо. Он почесал Юсси за ухом. Тихонько спросил: что заставило тебя лаять? Зверек? Или собакам тоже снятся кошмары? Подошел к полевой меже, прищурясь глянул в поля. Тени повсюду, на востоке чуть брезжит рассвет. Глянул на часы. Без четверти два. Сидя в кресле, он проспал почти четыре часа. Вздрогнул из–за сырой рубашки, вернулся в дом, лег в постель. Но сон не приходил. Курт Валландер лежит в постели и думает о смерти, вслух сказал он себе. И это чистая правда. Он действительно думал о смерти. Но так бывало часто. С того самого дня, когда его, молодого полицейского, пырнули ножом и лезвие прошло в сантиметре от сердца, смерть всегда присутствовала в его жизни. Каждое утро он видел ее в зеркале. Однако сейчас, когда ему не спалось, она вдруг подступила вплотную. Ему шестьдесят, диабетик, несколько грузноват, не следит, как положено, за своим здоровьем, слишком мало двигается, слишком много пьет, небрежен в питании, ест от случая к случаю, не по часам. Он периодически принуждал себя к дисциплине, но ненадолго. Лежал в потемках и паниковал. Свободы действий больше нет. Выбирать не из чего. Радикально меняй образ жизни либо безвременно умирай. Хотя бы попытайся дожить до семидесяти — или смерть настигнет тебя в любую минуту. Тогда Клара останется без деда по матери, как по непонятным пока причинам лишилась бабушки по отцу.
До четырех Валландер так и лежал без сна. Волнами накатывал страх. Когда же он наконец уснул, то с печалью в сердце, оттого что столь многое в жизни безвозвратно кануло в прошлое.
Проснулся он в самом начале восьмого, невыспавшийся, с головной болью, и тотчас зазвонил телефон. Сперва он не хотел отвечать. Наверно, Линда — жаждет удовлетворить свое любопытство. Подождет. Если он не ответит, значит, спит. Но после четвертого сигнала все–таки встал, придвинул к себе телефон. Звонил Иттерберг, бодрый и энергичный:
— Я вас разбудил?
— Почти, — сказал Валландер. — Пытаюсь побыть в отпуске. Правда, пока без особого успеха.
— Буду краток. Но полагаю, вас заинтересует то, что я сейчас держу в руке. Бумага из судмедэкспертизы. От доктора Анаит Индоян. Мне пришлось изрядно потрудиться, пока я вычислил, что это женщина.
— Необычное имя, — сказал Валландер.
— Вся наша страна потихоньку полнится необычными именами, — хмуро заметил Иттерберг. — Не подумайте, что я отношусь к этому негативно. Просто никак не привыкну, что не все теперь зовутся Андерссон, и вынужден бороться с собой.
— Валландер и Иттерберг пробьются, — сказал Валландер. — Нашего брата в стране вряд ли больше нескольких тысяч?
— Анаит Индоян, — повторил Иттерберг. — Согласно биографическим данным, которые я сумел раздобыть из чистого любопытства, она армянка. По–шведски пишет безупречно. Она проанализировала химические препараты, обнаруженные в организме Луизы фон Энке. И нашла кое–что, по ее оценке, весьма примечательное.
Валландер насторожился, ожидая продолжения. Слышал, как Иттерберг листает бумаги.
— Без сомнения, это препараты, которые слегка упрощенно можно назвать снотворными, — продолжил Иттерберг. — Часть химических компонентов ей удалось определить. Но там есть и кое–что незнакомое. В смысле она не может описать эти вещества. Однако сдаваться не намерена. А в конце своего предварительного отчета делает чрезвычайно любопытное наблюдение. Считает, что здесь обнаруживаются некоторые сходства, более или менее проблематичные, с препаратами, применявшимися в ГДР.
— ГДР?
— Вы все–таки еще не вполне проснулись?
Валландер не понимал взаимосвязи.
— Восточная Германия. Спортивное чудо, помните? Все эти потрясающие тамошние пловцы и легкоатлеты. Теперь–то нам известно, что их подвергали доселе невиданному химическому воздействию. Восточногерманские чудо–спортсмены, по сути, были не чем иным, как чудовищами, напичканными наркотиками. И нет ни малейшего сомнения касательно взаимосвязей. Деятельность «штази» и то, чем занимались спортивные лаборатории, — две сотрудничающие руки. Они делились друг с другом опытом. Поэтому, — закончил Иттерберг, — любезная Анаит позволяет себе предположить, что найденные ею вещества, возможно, связаны с давней Восточной Германией.
— Которой уже нет? Целых двадцать лет?
— Без малого двадцать. Берлинскую стену снесли в восемьдесят девятом. Я точно помню, потому что как раз той осенью женился.
Иттерберг умолк. Валландер пытался обдумать услышанное.
— Звучит все это странно, — наконец сказал он.
— Да, верно? Не зря я решил, что вы заинтересуетесь. Переслать копию в Управление?
— Я в отпуске. Но съезжу заберу.
— Продолжение следует, — сказал Иттерберг. — Сейчас пойду с женой в лес.
