Возвращение танцмейстера

замолчал. Он улыбнулся. Все его детство прошло под аккомпанемент постоянного шипения сестер. Они никогда его не слушали, затыкали ему рот и вообще смотрели на него сверху вниз, давая понять, что он слишком мал и глуп, чтобы принимать участие в их играх.

Что было потом? Отец подвел ее к ним. Она была старше его, с седыми космами, в белой блузке и черном фартуке, как официантка. На кого-то она была похожа, подумал он, и тут же понял: на Эльзу Берггрен. Хотя это, конечно, была не она. Он помнил, что она улыбалась, но в то же время в ней было что-то жесткое, отталкивающее. Они стояли у входа в палатку. Она не удивилась их приезду – значит, знала заранее.

Стефан смутно помнил, как его охватила тревога, что отец теперь не вернется в Чинну и что мать останется в Кристианстаде. Остаток дня он помнил совершенно четко: отец сказал, что ее зовут Вера, она из Германии. Потом они пожали ей руку – сначала сестры, потом он.

Стефан остановился. Эрик Юханссон, шедший слева от него, выругался, споткнувшись о камень. Над ними с ревом пролетел вертолет и сделал широкий круг над долиной.

И тогда они тоже ходили в горы. Недалеко, всегда так, чтобы не терять из виду отель.

Он, передохнув, двинулся дальше. Надо открыть еще какую-то дверь, подумал он. Необычно жаркий августовский вечер в горах. Где были сестры, он не помнит. Но женщина по имени Вера и его отец сидели на раскладных стульях около бревенчатого дома. Стефану это не понравилось, и он ушел за дом. Там была дверь, и он ее открыл. Он не знал, можно входить или нет. Но тут жила Вера, две крошечные комнатки с низким потолком. На комоде стояло несколько фотографий. Одна из них – свадебная. Вера со своим мужем в военной форме.

Теперь он помнил совершенно ясно. Муж Веры был в немецком мундире, улыбающаяся Вера – в платье, на голове – венок из цветов. Или, может, это была фата. И рядом с этим снимком был еще один, в застекленной рамке. Портрет Гитлера. В этот момент дверь открылась. Это были Вера и его отец. Вера что-то возмущенно ска-зала по-немецки, может, на ломаном шведском, звучавшем совершенно по-немецки. А отец оттащил его от комода и дал ему пощечину.

На этом месте картинка памяти погасла. Пощечина – и все. Он совершенно не помнил обратный путь в Чинну, ни тесноты в машине, ни постоянной тошноты – ничего. Фотография Гитлера, пощечина – и все.

Стефан медленно покрутил головой. Тридцать лет назад отец собрался навестить немецкую женщину, работавшую официанткой в горном отеле, и взял их с собой. Под самой поверхностью, словно на снимке с двойной экспозицией, ощущалось присутствие гитлеровской эпохи. Как правильно сказал Веттерстед: ничто не исчезает насовсем, только принимает новые формы, появляются новые выражения, но мечта о превосходстве белой расы по-прежнему жива. Его отец поехал навестить женщину по имени Вера. И дал ему пощечину, когда он случайно увидел то, чего не должен был видеть.

Что было еще? Он покопался в памяти. Но его отец никогда потом ничего не обсуждал. А память после той пощечины отключилась.

Они шли и шли. Вертолет сделал еще один круг и взял курс на юг. Стефан смотрел на горы, но видел перед собой только две фотографии на комоде в комнате с низким потолком.

Видимость становилась все хуже, и наконец, они очутились в сплошном тумане. Пришлось вернуться назад. К шести часам они добрались до дачи, до того места, откуда вышли. Вновь прилетел вертолет, забрал собак с кинологами, кроме одного, и улетел в Эстерсунд. Пилот оставил им корзину с бутербродами и кофе. Рундстрём, когда не говорил по телефону, пытался связаться с кем-то по рации. Стефан держался в стороне. Джузеппе слушал доклад криминалиста о результатах осмотра дома и что-то записывал. Потом он налил себе кофе и подошел к Стефану.

– Кое-что удалось узнать, – сказал он.

Джузеппе осторожно поставил чашку с кофе на камень и стал листать блокнот.

– Владельца дачи зовут Курт Фростенгрен, он живет в Стокгольме. На даче бывает летом, под Рождество и Новый год, иногда приезжает на недельку в марте – покататься на лыжах. Остальное время года дом пустует. Дом, кажется, достался ему в наследство от родни. Наш приятель, значит, взломал дом и устроил тут свой штаб. Потом исчез. Он знает, что Эльза Берггрен видела его лицо. Он также не может исключить нашей способности складывать два и два – наверняка он считает, что мы догадались, что это он был в ресторане и стащил мою записку. Он хладнокровен, мы не должны его недооценивать. Он знает, что мы его ищем, особенно после того, как он напал на Эльзу и тебя.

– И куда он направляется?

Джузеппе подумал, прежде чем ответить.

– Я бы сформулировал вопрос по-другому, – сказал он. – Почему он все еще здесь?

– Что-то еще не сделано.

– Вопрос только – что? Что еще не сделано?

– Он хочет знать, кто убил Авраама Андерссона.

Джузеппе покачал головой:

– И не только это. Он хочет большего. Он хочет убить того, кто это сделал.

Джузеппе был прав. Другого объяснения не было. У Стефана оставался только один вопрос.

– Почему это так для него важно?

– Если мы это узнаем, мы узнаем все.

Они помолчали, глядя в туман.

– Он прячется. Он очень ловок, этот парень из Буэнос-Айреса.

Стефан посмотрел на него удивленно:

– Откуда ты знаешь, что он из Буэнос-Айреса?

Джузеппе вынул из кармана смятую бумажку. Рваный кусок газеты, приложение к «Афтонбладету» с кроссвордами. На полях было что-то написано и зачеркнуто, но прочитать было можно.