Аделинью замолчал. Стук дождя по крыше почти прекратился.
— И что ты там увидел?
— Других шимпанзе. С генетическими отличиями, не превышающими трех процентов. Тогда я еще не знал, что такое геном. А теперь знаю. Выучил.
— Я не понимаю. Других обезьян?
— Не в клетках. На носилках.
— Мертвых обезьян?
— Людей. Но не мертвых. Еще не мертвых. Я попал в комнату, где они лежали плотными рядами. Дети, старики, женщины, мужчины. Все больные. Вонь стояла невыносимая. Я сбежал. Но не мог преодолеть искушения прийти туда еще раз. Почему они там лежали? Тогда-то я понял, что угодил в самую чудовищную западню, в какую может попасть человек. Западню, где не видишь того, что видишь, не реагируешь на то, что делаешь. Я вернулся, чтобы постараться понять, почему больных людей прячут в подвале. Подойдя ближе, я услышал душераздирающие крики — из соседней комнаты. Я не знал, что делать. Что происходит? Никогда в жизни я не слышал подобных криков. Внезапно они прекратились. Где-то хлопнула дверь. Я спрятался под столом. Видел, как мимо мелькают белые ноги и белые халаты. Потом я нашел комнату, откуда шли крики. На столе лежал мертвец. Мертвая женщина, наверно, лет двадцати. Она была разрезана так же, как я резал своих обезьян. Я сразу сообразил, что ей заживо удалили печень и почки. Выскочил оттуда как ошпаренный и целую неделю не ходил в лабораторию. Однажды ко мне пришел человек с письмом от доктора Леванского, который угрожал мне и требовал, чтобы я вернулся. У меня не хватило мужества ослушаться его. Доктор Леванский не рассердился, был приветлив, и это меня озадачило. Он спросил, почему меня так долго не было, и я сказал правду, сказал, что видел больных и женщину, распоротую живьем. Доктор Леванский объяснил, что она была под наркозом и боли не чувствовала. Но я слышал ее крики. Он врал мне прямо в лицо, вся его приветливость была притворством. Он рассказал, что с помощью больных они пытаются создать новые лекарства и все происходящее в лаборатории должно храниться в тайне, потому что многие охотятся за секретами тайных разработок. На мой вопрос, что за болезни они хотят вылечить и чем страдают больные, он ответил, что болезнь у всех одна и та же — лихорадка, вызванная желудочной инфекцией. Тут я сообразил, что он солгал второй раз. Побывав в комнате с носилками, я заметил, что болезни у всех у них разные. По-моему, их сознательно заразили, отравили, привили им болезни, чтобы затем попытаться их излечить. Думаю, их использовали как шимпанзе.
— Что было с тобой потом?
— Ничего. Доктор Леванский оставался благожелательным. И тем не менее я сознавал, что с меня не спускают глаз. Я видел то, чего не должен был видеть. Потом пошли слухи, что в окрестностях Леопольдвиля пропадают люди и что исчезают они в лаборатории. Шел пятьдесят седьмой год, когда, собственно, никто не знал, что будет со страной. Однажды утром я, не строя никаких планов, проснулся и решил удрать. Я был уверен, что в один прекрасный день сам попаду в подвал, меня привяжут кожаными ремнями к столу и взрежут живьем. Я не мог оставаться. И ушел. Сперва попал в Южную Африку, а после — сюда. Теперь я знаю, что был прав. Лаборатория проводила опыты и на шимпанзе, и на живых людях. Разница между генетической массой шимпанзе и человека составляет всего три процента. Но уже тогда, в пятидесятые годы, ученым хотелось сделать шаг вперед, вернее, три шага, последние три шага. Они пытались искоренить разницу.
Аделинью замолчал. Порывы ветра рвали кровельные листы. От влажной земли шел запах гниения.
— Я приехал сюда. Много лет работал в здешней больничке. Сегодня у меня есть поля, жены, дети. И я пишу картины. Но я следил за происходящим, мой кубинский друг, доктор Рауль, сохраняет для меня все медицинские журналы. Я читаю их и вижу, что и сегодня людей используют как подопытных кроликов. Говорят, и в этой стране тоже. Многие, конечно, отрицают это. Но я знаю то, что знаю. Конечно, я человек простой, но кое-какие знания приобрел.
Тучи рассеялись, начало припекать солнце. Луиза посмотрела на собеседника, ее знобило.
— Тебе холодно?
— Я думаю о твоем рассказе.
— Лекарства — это сырье, которое может стоить не меньше, чем редкие металлы или драгоценные камни. Поэтому нет пределов тому, на что способны люди от жадности.
— Расскажи, что ты слышал.
— Я все тебе рассказал. А слухи ходят разные.
Аделинью встал. С болезненной гримасой выпрямил ноги.
— Старость доставляет страдания. Кровь застаивается в жилах, ночные сны внезапно теряют цвет. Хочешь посмотреть остальные картины? Я пишу и тех, кто навещает меня, получается вроде групповых фотографий, которыми увлекались раньше. Правильно ли я догадался, что ты учительница?
— Я — археолог.
— Ты находишь то, что ищешь?
— Иногда. Иногда нахожу то, что искала совершенно неосознанно.
Она перенесла несколько картин к двери веранды, вгляделась в них при свете солнца.
Его она обнаружила сразу. Его лицо, в заднем ряду. Он был не слишком похож, но сомневаться не приходилось. Хенрик. Он был здесь и слышал рассказ Аделинью. Луиза продолжала рассматривать картину. Нет ли здесь других знакомых лиц? Молодые лица, европейские, несколько азиатских. Много мужчин, но еще больше молодых женщин.
Поставив картину на пол, она пыталась собраться с мыслями. То, что она обнаружила Хенрика, потрясло ее.
— Мой сын Хенрик бывал здесь. Ты помнишь его?
Держа картину перед Аделинью, она указала на Хенрика. Прищурившись, он кивнул.
— Помню. Очень милый юноша. Как он?
— Он умер.
Луиза сделала свой выбор. Здесь, на Иньяке, в доме чужого человека, она могла позволить себе открыто сказать все, что думала.
— Он убит в собственной квартире.
— В Барселоне?
В ней вспыхнула ревность. Почему всем известно больше, чем ей? Она же как-никак была ему матерью и воспитывала его, пока он не встал на ноги и не начал жить своей собственной жизнью.
Одна мысль поразила ее.
— Что, собственно, произошло, никому не известно. Я пытаюсь разузнать и потому иду по его следам.
— И они привели тебя сюда?
— Потому что он здесь бывал. Ты написал его портрет и, как мне кажется, рассказывал ему о том же, о чем рассказывал мне.
— Он спрашивал об этом.
— Откуда он узнал, что ты что-то знаешь?
— Слухи.
— Кто-то должен был рассказать о тебе. А ты в свою очередь рассказывал кому-то еще. Распространять слухи — человеческая способность, требующая терпения и смелости.
Он не ответил, и она продолжила. Подбирать вопросы было незачем, они сами слетали с языка:
— Когда он приезжал сюда?
— Не так давно. Вскоре я написал эту картину. Перед началом дождей, если не ошибаюсь.
