– Не раньше, чем я заплачу за такси. Все должно быть по справедливости.
– Не волнуйся, – сказал Валландер. – Я потом заплачу.
Они ехали из Симрисхамна в полном молчании. Валландеру показалось, что отец уже забыл все, что случилось.
Лишь когда они подъехали к повороту на Глиммингехюс, Курт прервал молчание:
– А что случилось с Антоном и поляком?
– Неужели ты их помнишь? – удивился отец.
– Тогда тоже была драка, – мрачно напомнил Валландер.
– А я-то думал, что ты забыл. Что с поляком, не знаю. Последний раз слышал о нем лет двадцать назад. Он якобы завязал с искусством и занялся порнобизнесом. Это, конечно, повыгоднее. Но как у него пошло – понятия не имею. А Антон умер. Давным-давно, лет двадцать пять назад. Спился.
– А что ты делал в «Системете»?
– То же, что и все. Хотел купить коньяк.
– Ты же не любишь коньяк!
– Моя жена любит пропустить рюмочку вечерком.
– Гертруд пьет коньяк?
– А почему бы и нет? Не думай, что ты можешь на нее влиять. Ты уже пытался управлять моей жизнью.
Валландер не поверил своим ушам:
– Я?! Я никогда не вмешивался в твою жизнь! Если уж кто и пытался управлять, так это ты мной.
– Если бы ты ко мне хоть чуточку прислушивался, не пошел бы работать в полицию, – спокойно сказал отец, – и правильно бы сделал. События последнего года – яркое тому подтверждение.
Валландер понял, что лучше переменить тему разговора:
– Слава богу, что ты цел и невредим.
– Человек должен уметь защищать свое достоинство. Свое достоинство и свою очередь в «Системете». Иначе ему конец.
– Думаю, ты понимаешь, что против тебя хотят возбудить дело.
– Я буду все отрицать.
– Что ты будешь отрицать? Драку начал ты. Этого же ты не можешь отрицать.
– Я только защищал свое достоинство. Вполне может быть, что в нынешние времена за это сажают в тюрьму.
– Никто не собирается сажать тебя в тюрьму. Но могут обязать выплатить компенсацию.
– Никому и ничего я платить не буду.
– Я заплачу. Ты расквасил нос уважаемому человеку. Такое не проходит безнаказанным.
Валландер замолчал – они уже въезжали на проселок, ведущий к отцовскому дому в Лёдерупе.
– Гертруд ничего не говори, – вдруг попросил отец.
Валландер удивился неожиданной робости отца.
– Не скажу, – пообещал он.
Год назад отец женился на женщине, приходившей к нему помогать по дому – в коммунальном управлении посчитали, что у него появились признаки старческого слабоумия и он нуждается в бытовой помощи по хозяйству. Но как только она стала приходить три раза в неделю, все признаки слабоумия как ветром сдуло. Ему было все равно, что она на тридцать лет моложе его. Валландер не понимал, как это может быть, но постепенно убедился, что она совершенно искренне, без задней мысли, хочет выйти за него замуж. Он знал про нее только то, что она местная, что у нее двое взрослых детей и что она уже много лет в разводе. Они с отцом жили на удивление хорошо, так что Валландер иной раз даже завидовал. Неплохо было бы, если бы в его жизни тоже появилась такая помощница – одиночество с каждым годом тяготило его все больше.
Когда Валландер с отцом вошли в дом, Гертруд готовила еду и, как всегда, искренне ему обрадовалась.
– Ужин скоро будет готов, – сказала она. – Останешься?
Он отказался, сославшись на работу, и пошел с отцом в студию выпить кофе.
– Вчера я видел одну из твоих картин в Хельсингборге, – сказал он, дождавшись, когда отец поставит кофейник на грязную конфорку.
– Я не так уж мало написал за эти годы.
Валландер внезапно заинтересовался:
– А сколько картин ты написал?
– Если бы я захотел, можно было бы сосчитать. Но я не хочу.
– Наверное, несколько тысяч.
– Даже не собираюсь считать. Я еще умирать не собрался.
Валландера удивил его ответ. Отец никогда не говорил о старости и тем более о смерти. Он даже не знал, боится его отец смерти или нет. «Я уже сам не молод, а ничего не знаю об отце, – подумал он. – И он ничего не знает обо мне».
Отец, близоруко щурясь, уставился на него.
– Значит, ты себя чувствуешь получше, раз начал опять работать, – сказал он. – Последний раз, когда ты собирался в этот датский пансионат, ты, помнится, утверждал, что никогда больше не вернешься в полицию.
– Кое-что случилось, – сказал Валландер уклончиво. Ему вовсе не хотелось обсуждать с отцом профессиональные проблемы. Такие дискуссии всегда заканчивались ссорой.
– Говорят, что ты мастер в своем деле, – вдруг сказал отец.
– Кто это говорит? – удивился Валландер.
– Гертруд. О тебе все время в газетах пишут. Я, правда, не читаю, но она читает. Якобы все утверждают, будто ты прекрасный полицейский.
– Газеты много чего пишут.
– Я передаю тебе слова Гертруд.
– А ты что скажешь?
– Я пытался тебя отговорить. Я и сейчас думаю, что тебе следовало выбрать другую профессию.
– Наверное, этого уже никогда не будет, – сказал Валландер. – Мне уже скоро пятьдесят. Так и останусь полицейским до конца жизни.
Гертруд вышла на крыльцо и позвала ужинать.
– Не думал, что ты помнишь Антона и этого поляка, – сказал отец, когда они вышли из студии.
– Это одно из самых ярких детских воспоминаний. А знаешь, как я называл людей, которые приезжали за твоими картинами?
– Скупщики.
– Я знаю. Но для меня они были Шелковыми Валетами.
Отец остановился как вкопанный, уставился на него и расхохотался.
– Хорошее название, – сказал он сквозь смех. – Так оно и было. Шелковые Валеты.
Они попрощались у крыльца.
– Ты не передумал? – спросила Гертруд. – Еды на всех хватит.
– Мне надо работать, – сказал Валландер. Ведя машину сквозь осеннюю тьму, он пытался понять, что же в отцовском поведении напоминает ему его самого. Но так и не понял.
Утром в пятницу 5 ноября Валландер пришел на работу в начале восьмого выспавшимся и полным энергии. Он захватил в столовой кофе и почти час занимался подготовкой утренней оперативки, назначенной на восемь. Он разложил все имеющиеся факты в хронологическом порядке, систематизировал их и попытался представить схему дальнейшей работы. Он рассчитывал, что и его сотрудники вчера тоже не теряли времени даром, что им удалось узнать что-то, что может облегчить дальнейший ход следствия.
Его по-прежнему не оставляло ощущение, что они должны спешить. Гибель двух адвокатов была лишь надводной частью айсберга, он чувствовал, что дело гораздо глубже, чем он поначалу предполагал, и эта глубина пугала его. Они все еще топчутся на месте.
