меценат Хардерберг – он платит зарплату двум скрипачам и фаготисту в Гетеборгском симфоническом оркестре. Основатель Хардербергской премии для молодых оперных певцов. Финансовый столп движения за мир в Скандинавии. И много еще чего, всего не упомнишь. Он один мог бы заменить всю Шведскую академию. И ни капельки крови на руках. Но я уже попросил Эббу раздобыть для меня копию той папки. Ее надо внимательно прочитать и оценить каждое слово. Необходимо, не поднимая шума, найти возможность проверить деятельность всех его предприятий, все годовые отчеты. Надо выяснить, сколько вообще у него предприятий. Чем они занимаются. Что они продают и что покупают. Налоги на недвижимость… вообще, все налоги. В этом смысле ты была права, когда вспомнила про Аль Капоне. Надо любой ценой выяснить, насколько был приближен к Хардербергу Густав Торстенссон, что он мог знать такого, что поплатился за это жизнью. И почему именно он? Надо заглянуть во все потайные уголки. К тому же мы должны залезть не только в бумажник Хардерберга, но и в его голову, понять, как и что он думает. Надо поговорить со всеми его одиннадцатью секретарями, причем так, чтобы он ничего не заметил. Если он что-то заподозрит, все двери в его империи захлопнутся в ту же секунду. Не надо забывать о том, что какие бы ресурсы мы ни привлекли, он всегда может нас обыграть. А закрыть дверь намного легче, чем открыть. И намного легче поверить в искусную ложь, чем найти зерно правды.
Она слушала его с вниманием, как ему казалось, совершенно искренним. Впрочем, он не играл в учителя, он скорее старался сформулировать стратегию следствия для себя. Но – и этого он не стал бы отрицать – он немного рисовался перед ней, старался дать ей понять, кто в этой комнате настоящий полицейский, а кто – желторотый птенец. Несомненно, способный, но все же птенец.
– И все это должно быть сделано, – продолжил он. – Не исключено, что, проделав эту работу, мы придем к потрясающему выводу, что все это – полная чушь и все наши домыслы совершенно необоснованны. Но самое главное, – и самое трудное! – как нам не засветиться, как соблюсти максимальную секретность. Если все так, как мы сейчас думаем, если за нами следят по приказу Хардерберга, если нас пытаются взорвать, если его длинные руки дотягиваются до сада фру Дюнер… если все это именно так, мы обязаны каждую минуту об этом помнить. То есть надо попытаться напустить как можно больше туману, чтобы мы могли в этом тумане свободно ориентироваться, а он – нет. Как этого достичь – главный вопрос, и мы не можем двигаться дальше, пока не получим на него ответ.
– Скорее всего, надо идти от обратного, – сказала она.
– Вот именно! Поднимем на мачте сигнал: мы ни капли тобой не интересуемся, Альфред Хардерберг!
– Это будет слишком очевидно.
– А надо, чтобы не было! Поэтому поднимем еще один сигнал: естественно, фамилия Хардерберг в следствии возникает, ведь погиб его советник. И мы даже думаем, что Хардерберг нам может помочь.
– И как мы узнаем, поверил он или нет?
– Никак не узнаем. Но мы можем поднять еще один флажок: мы напали на след! Следствие уже работает в определенном направлении, причем версия должна быть правдоподобной. Хардерберг должен быть уверен, что мы идем по неверному пути.
– Он все равно будет подстраховываться. Наводить на ложные следы.
Валландер кивнул:
– И мы должны научиться их обнаруживать. Мы не должны притворяться идиотами, слепыми поводырями глухих. Мы должны эти следы обнаружить и истолковать. С виду умно, логично – но неверно.
Она посмотрела на него изучающе.
– И ты считаешь, нам по силам этот театр? И пойдет ли на это Бьорк? Что скажет Пер Окесон?
– Это наша первая крупная проблема. Мы должны убедить самих себя, что действуем правильно. Если шеф обнаружит, что мы не уверены в своих выводах и предложениях, он тут же воспротивится. И это очень хорошо.
– И когда мы начнем себя убеждать?
– Главное, не выглядеть дураками. Мы должны двигаться в тумане очень ловко, но не туда. Чуть-чуть не туда, но достаточно, чтобы Хардерберг в это поверил.
Она поднялась и пошла в свой кабинет за блокнотом. Валландер прислушался – где-то в пустом здании лаяла служебная собака. Когда Анн Бритт вернулась, он в который раз подумал, что она очень привлекательна, несмотря на бледность, неухоженную кожу и воспаленные от недосыпания глаза.
Они еще раз обсудили ситуацию. Замечания Анн Бритт были точными и уместными, она то и дело находила изъяны в его логике. Валландер заметил, что это его вдохновляет. Он посмотрел на часы – два часа ночи! – и вдруг подумал, что после смерти Рюдберга он ни с кем и ни разу вот так не разговаривал. Словно бы душа Рюдберга и весь его огромный опыт переселились в эту бледную усталую женщину.
В начале третьего они вышли во внутренний двор. Было холодно и ясно, под ногами поскрипывал иней.
– Завтра будем долго совещаться, – сказал Валландер. – Предвижу массу возражений. Но я еще до оперативки поговорю с Бьорком и Окесоном. Попрошу Пера присутствовать. Если они нас сразу не поддержат, мы будем вынуждены потратить массу времени на сбор дополнительных фактов, чтобы их убедить.
Она удивилась:
– Но они же поймут, что мы правы?
– Не уверен.
– Мне иногда кажется, что шведская полиция бьет все рекорды по нерасторопности.
– Вовсе не надо кончать Школу полиции, чтобы это понять. Бьорк как-то подсчитал, что если сохранятся сегодняшние темпы роста различного административного персонала, то к две тысячи десятому году оперативников вообще не останется. Все полицейские будут сидеть за письменными столами и посылать друг другу отчеты и циркуляры.
Она засмеялась:
– Наверное, я выбрала не ту профессию.
– Профессия как раз та. Время не то, – задумчиво подытожил Валландер.
Они разъехались по домам. Валландер то и дело косился в зеркало – не следует ли кто за ним. Он очень устал, но в то же время его переполняло победное чувство – наконец-то приоткрылась одна из дверок в этом казавшемся почти безнадежным расследовании.
Им предстояла огромная работа.
Субботним утром 6 ноября Валландер позвонил Бьорку в начале восьмого. Трубку взяла жена. Она попросила перезвонить через несколько минут – Бьорк принимал душ. Тогда он, чтобы не терять времени, набрал номер Пера Окесона – тот был типичным жаворонком, вставал очень рано. Окесон взял трубку сразу, как будто сидел и ждал звонка. Валландер коротко рассказал о новом повороте в следствии, который означал, что Альфред Хардерберг становится одной из центральных фигур. Пер слушал не перебивая. Когда Валландер закончил, Окесон задал один-единственный вопрос:
– Ты считаешь, что это реально?
– Да, – твердо ответил Валландер. – Эта версия может дать нам ответ на все главные вопросы.
– Тогда у меня никаких возражений против углубленного следствия не будет. Только сам понимаешь – без всякого шума. И ни слова журналистам без моего согласия. Меньше всего нам нужно повторение истории с Пальме.
Валландер прекрасно понял, что имеет в виду Окесон. Бездарное, а главное, безуспешное следствие по делу об убийстве премьер-министра, продолжающееся уже десять лет, стало источником постоянной душевной травмы не только для полицейского корпуса, но и для всего населения страны. Все без исключения, и не только в полиции, понимали, что убийство не было раскрыто из-за того, что с самого начала следствием руководил сам себя назначивший шеф губернской полиции, никакими следственными дарованиями не обладавший и сразу допустивший несколько скандальных и непоправимых ошибок. Это постоянно обсуждалось чуть ли не в каждом провинциальном полицейском управлении, иногда возбужденно, но чаще презрительно – как можно было допустить, чтобы следствие так быстро и безнадежно увязло в болоте. И одной из главных ошибок было то, что руководство навязало всем свою версию, не располагая
