Пока Клара читала и перечитывала статьи об ужасных преступлениях, она почувствовала, будто что- то стучится в ее сознание. Прислушалась: какая-то музыка. Она не сразу ее узнала, звуки казались искаженными, будто долетали из-под воды. Да нет, не в музыке дело, это у нее опять сознание мутится. Клара прилегла на несколько минут на матрац. Вскоре неприятное ощущение прошло, и она узнала мелодию: Эрик Клэптон, «Если увижу тебя в раю».
Келсолл проигрывал эту песню снова и снова. Клара испугалась: неужели он намеревается последовать за Лорой — покончить с собой? Она звала его, пока не охрипла. Он не пришел.
Когда Клара впала в забытье, группа технической поддержки добурилась до подвала. Серый наконечник дрели появился на мгновение и сразу исчез, несколько крупинок песчаника еле слышно прошуршали, струйкой сбежав на каменный пол. Но Клара ничего не видела и не слышала: в ее мозгу звучали голоса девушек, которых она никогда не встречала в жизни, но знала, что они обвиняют ее и обвиняют справедливо.
После напряженной паузы констебль Джим Теннант аккуратно вытащил дрель.
Второй коп протянул ему аудиовизуальный зонд, который Джим медленно, мучительно медленно, с бесконечной осторожностью просунул в просверленный узкий канал. Техники надели наушники. На мониторе они увидели Кларин смутный серый силуэт. Поглядели друг на друга с одним и тем же немым вопросом в глазах. Покачали головами — ничего: ни единого движения, ни единого звука, только едва слышная музыка, которая доносилась из-за приоткрытой двери подвала. Потом — тишина. Запись закончилась.
Прошли секунды, минуты, пока тишина не загрохотала в их ушах оглушительным ревом. И тут Джим поднял палец. Вот! Тишина. Стон. Потом снова стон. Они переглянулись, и Джим улыбнулся: она жива!
Когда Клара пришла в себя, над ней стоял Келсолл.
Сердце заколотилось в горле, но головокружение помешало ей двинуться. Собрав все силы, Клара заставила себя сесть. В голове что-то неистово пульсировало, будто мозг вот-вот взорвется в черепе.
Келсолл разглядывал что-то в своем бумажнике. Фотокарточка Лоры? Клара снова почувствовала глухой неумолимый стук вины в висках: что ты наделала, Клара, видишь, что ты наделала?
Келсолл вздрогнул. Казалось, он только сейчас догадался о ее присутствии.
— Внимательно следи за своей девочкой, заботься о ней. Потому что стоит буквально на секунду отвернуться…
В голосе его не слышалось угрозы, и от этого Кларе стало еще больней. Глаза горели, но слез не было.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Мистер Келсолл!
Он остановился и посмотрел на нее, сквозь нее.
— Мистер Келсолл, пожалуйста… Пожалуйста, не делайте ничего…
Что, Клара? Ты собиралась сказать, не делайте ничего, о чем будете сожалеть? Посмотри на него: ты вырвала у него сердце. Смерть — подарок по сравнению с тем, что он переживает теперь.
— В чем дело, миз Паскаль? — Он опять заговорил с ней насмешливым тоном. — Испугались, что будете похоронены здесь заживо?
— Я не о себе. — Клара с усилием выдавливала каждое слово. — Правда, не о себе…
На лице Келсолла отразилось сомнение: неужели она и в самом деле сострадает ему? Он вновь вгляделся в фотографию в бумажнике, и на лицо вернулась привычная гримаса боли. Келсолл поднял глаза, взгляд был пустым и безжизненным.
— Невозможно убить мертвого человека, адвокат Паскаль.
Келсолл поставил ногу на первую ступеньку, и Клара испугалась, очень испугалась, что он все же решил покончить с собой. Она сказала первое, что пришло ей в голову, единственное, как ей казалось, что могло бы остановить его:
— Лора не захотела бы…
Он обернулся, его глаза сверкали.
— Не смей! — Голос поднялся до искаженного страданием вопля. — Не смей говорить о ней! — Он дрожал от ярости и горя.
Все его чувства были сосредоточены на Кларе, ни он, ни она не подозревали о миниатюрном отверстии, которое появилось в известке в дальнем углу подвала, не видели они и светлых известковых крошек на серых каменных плитах. С другой стороны стены двое полицейских наблюдали за ними на мониторе. Еще тридцать человек, укрывшись в садах и зданиях, окружающих дом, ждали их приказа, в любую секунду готовые к стремительному броску. В машине напротив дома люди Касаветтеса ели чипсы и негромко слушали «Радио-1».
Прошло полминуты, прежде чем Клара решилась заговорить:
— Я знаю, что от этого не легче… и невозможно простить… но мне очень… Правда, мне очень…
Дыхание сбилось. Какие слова могут выразить, что она чувствует? Что ни скажи, все прозвучат оскорблением неутешному отцу, но она все же закончила фразу:
— Мне очень жаль.
Келсолл поразмышлял, глядя на изображения девушек на стенах, перевел взгляд на фотографию дочери в бумажнике, а когда негромко заговорил, его голос был полон сожаления.
— Я верю вам. Но это не меняет того факта, что вы позволили виновному человеку выйти на свободу. Вы отпустили его, чтобы дать возможность терроризировать, насиловать и убивать. Сможете ли вы простить себя?
Клара пока не могла ответить ему. Она еще не осмыслила случившегося, знала только, что в тот момент ненавидела себя.
— Вы можете жить с этим? — спросил он. — Можете?..
Его глаза мучительно вглядывались в ее лицо.
Келсолл вынул фотографию из бумажника. Бережно, с невыносимой для Клары нежностью он приклеил фотографию Лоры на стену рядом с другими.
Его рука опустилась в карман пиджака, и он на мгновение склонил голову, будто в тихой молитве. Потом он повернулся к ней лицом. В его руке был револьвер.
Клара негромко вскрикнула.
Вооруженные полицейские появились как будто из ниоткуда, двигаясь редкой цепью, перелезали через стену в конце сада, мчались к дому. Другие бежали по улице в сторону автомобиля. Люди Касаветтеса посмотрели друг на друга, одновременно схватились за дверные ручки, но в ту же секунду были закованы в наручники.
Беспорядочные звуки: звон разбитого стекла, неистовый лай собаки в конце улицы, глухой удар…
А затем — выстрелы.
Глава сорок девятая
Взволнованный гул голосов, доносившийся с подножия лестницы, взорвался шумом приветствий и аплодисментов, когда Лоусон вошел в столовую.
Кто-то сунул ему в руку пластмассовый стаканчик, и он сделал глоток. Шампанское. Но у него не было настроения праздновать. Он осмотрел комнату: Макатиер стоял у дальней стены — в подобных обстоятельствах даже старший инспектор был обязан участвовать в общем празднике и разделять с подчиненными радость по поводу благополучного окончания расследования. В битком набитой столовой констебли стояли — в буквальном смысле — плечом к плечу с инспекторами, но Макатиеру, исключительно из уважения к его званию, был выделен некоторый островок свободного пространства, достаточный для того, чтобы поднять стаканчик игристого без опасения, что кто-то выбьет его из рук.
Макатиер заметил Лоусона и сдержанно кивнул. Даже во время праздника старший инспектор не ронял своего начальственного достоинства. Лоусон проталкивался через толпу: полицейские из группы
