Ёсио мягко сказал:
— Думаю, он хотел с тобой встретиться. Но не осмелился заговорить.
— Встретиться со мной?
Ёсио кивнул и посмотрел в окно на небо.
— Вчера он сказал, что собирается отомстить кровью за кровь. Могу только догадываться, что он имел в виду, но вероятно дело, на которое он решился, весьма опасно. Поэтому прежде он хотел взглянуть на тебя и меня.
— Но ты мне так и не ответил. Почему ты ему доверяешь?
Ёсио резко распрямился, затем, откинувшись назад, лег рядом с Юкари. Глядя в потолок, он сказал:
— Если бы во время пожара он думал только о себе, о своей репутации в газете, он бы бросил твою мать и успел убежать. Не стал бы помогать другим постояльцам. Остался бы цел и невредим.
У Эцуко перед глазами всплыла сцена пожара, которую она когда-то давно видела по телевизору. Люди, от безысходности выпрыгивающие из окон и падающие, как подстреленные птицы…
— Но он не убежал. Поступил так, как подсказывала совесть. Тебе не кажется, что такому человеку можно доверять?
Поставив банку с пивом, Эцуко покачала головой:
— Не знаю. Прошло восемнадцать лет — люди меняются.
— Этот пожар стал предметом судебного разбирательства. Пострадавшим выплатили компенсации. Но Саэгуса отказался от денег. Он не стал подавать заявление, что является пострадавшим.
— Почему?
— Он заявил, что люди, представшие перед судом, всего лишь стрелочники. Ответственность лежит на других. И он не успокоится, пока так или иначе не взыщет за случившееся с истинных виновников.
— Кто же виноват?
Ёсио ответил медленно:
— После пожара в некоторых журналах упоминалось имя некоего Такэдзо Мураситы.
Эцуко нахмурилась. Кажется, она уже где-то слышала это имя.
Ёсио кивнул.
— Да, тот самый Такэдзо Мурасита — главный врач Клиники Катадо, отец преступника, совершившего убийства в «Счастливом приюте».
Эцуко посмотрела в сторону клиники. Здание, похожее на крепость, видное из всех точек города, показалось ей накрытым зловещей тенью.
Кровь за кровь!
Что же замышляет Саэгуса?
Точно прочитав ее мысли, Ёсио сказал:
— Именно поэтому он хотел с тобой встретиться. Вернее, через тебя хотел встретиться с твоей матерью. Ведь наверняка ему известно, что она умерла.
Эцуко закрыла глаза и представила лицо матери.
Мать улыбалась.
40
Мисао Каибаре было страшно.
Камера, в которой ее заперли, была несравнимо ужаснее палаты в Клинике Сакаки.
Маленькая коморка с низким потолком. В качестве освещения голая лампочка, свисающая на шнуре. Стены и пол из серого бетона, под самым потолком проделано окошко с ладонь. Стекла нет — решетка.
В камере — шаткая кровать, накрытая одеялом, от прикосновения к которому все тело начинает зудеть. Отсыревшая подушка. Вделанный в пол унитаз. Трубы забиты, не продохнуть от тошнотворной вонищи.
Думая о своем будущем, она не могла представить себе ничего более ужасного, чем стать разведенкой с ребенком на руках, переходить от мужчины к мужчине и закончить буфетчицей, развлекающей пьянчуг в третьесортном кабаке.
Но этот кошмар! И в самом страшном сне ей не могла предвидеться жизнь в обнимку с загаженным унитазом.
Где я? Почему я здесь?..
Да, это так.
Вчера вечером она услышала на улице крики: «Мисао! Мисао!» Это был голос Эцуко. От радости она подскочила к окну, забыв, что не смогла бы этого сделать, если бы и вправду приняла лекарство.
Под окном стояли Эцуко и Юкари. Обе кричали. Эцуко посмотрела в ее сторону. Она громко закричала в ответ и попыталась открыть окно.
В этот момент в палату вошел профессор.
«Гляди-ка, какая прыткая, при лошадиных-то дозах!» — произнес он развязно. Она продолжала отчаянно колотить по стеклу. Звуконепроницаемое стекло, изолировавшее ее от внешнего мира, не дрогнуло. Профессор схватил ее сзади за руки. Она яростно сопротивлялась, но он крепко держал ее правую руку, а левая была парализована.
Между тем к Эцуко и Юкари подбежала та жуткая медсестра. Последнее, что она увидела, когда профессор оттаскивал ее от окна, как медсестра схватила Эцуко за руку. «Госпожа Сингёдзи, бегите, бегите!» — кричала она, и в тот же миг почувствовала укол в правую руку и потеряла сознание…
Очнулась она в этой жуткой камере. Тонкий матрас, на котором она лежала, и подушка под затылком были мокрыми, хоть выжимай. Вскочила в ужасе.
На ней, как и прежде, была пижама. Но сумка исчезла. Часов не было, и неоткуда узнать, который час. В окошко проникал бледный свет, но невозможно определить, что это — утро или вечер. Дверь выкрашена омерзительной зеленой краской. В некоторых местах царапины. Однажды покрасили, и после уже не утруждали себя тем, чтобы перекрасить всю целиком, только замазывали облезшие места, и так вновь и вновь. Поверхность была неровной. Ударив кулаком, поняла, что дверь — железная.
В нижней части двери маленькая створка. Тоже из железа, тоже выкрашенная в зеленый цвет. Вспомнила, что такие же делают в кухнях для кошек. Но сколько ни дергала створку, сколько ни била по ней, все тщетно, видимо, заперта со стороны коридора.
Бетонная камера.
Камера, из которой невозможно убежать. Неприступное окно в Клинике Сакаки также внушало страх, но все же это было окно. Хоть какая-то отдушина.
А здесь иначе. До находящегося здесь никому нет дела. Камера, из которой нельзя убежать. Это ее единственное назначение.
Что теперь с ней будет?..
Каким ребяческим кажется страх, мучивший ее в стерильно чистой палате, где она лежала на прочной кровати, накрывшись приятным на ощупь одеялом. Там она всего лишь дрожала от страха. Здесь — впадает в апатию.
А поддаться апатии в таких обстоятельствах — верная смерть.
Нельзя кричать, надо экономить силы. Должен же кто-нибудь периодически приходить, чтобы вкалывать ей очередную дозу. Не паниковать. Успокоиться.
Хотела сделать глубокий вдох, но из-за ужасного зловония ее чуть не стошнило. Попробовала дышать ртом, но стало еще хуже, казалось, что она вся наполняется застоявшимся в камере смрадом.
Вдруг, опустив глаза, увидела бегущего по полу огромного таракана. Закричав, влезла с ногами на кровать, отчаянно ища, нет ли чего под рукой, чтобы ударить и убить. Но таракан успел юркнуть в унитаз.
Все равно на эту мокрятину она уже больше не ляжет. Только бы уничтожить эту тварь, подумала она
