– Мелковат. И вульгарен, как подручный в лавке старьевщика. – Он на миг задумался. – Скорее всего, я отдал бы предпочтение мильтоновскому падшему ангелу, – Корсо глянул на нее вопросительно. – Именно это ты желала услышать?
Она загадочно улыбалась. И стояла все так же, сунув большие пальцы в карманы очень узких джинсов. Он впервые видел, чтобы джинсы так на ком-то сидели. Вероятно, это из-за длинных ног. Такие ноги бывают у девушек, путешествующих автостопом… Они стоят на обочине, рюкзак брошен рядом, а в зеленых глазах сквозит несказанный свет.
– А каким ты представляешь себе Люцифера?
– Не знаю. – Охотник за книгами задумался, потом поспешил скроить презрительную и равнодушную гримасу. – Наверно, он угрюмый и молчаливый. Он скучает. – Гримаса сделалась кислой. – Сидит на троне в пустой зале – посреди безлюдного и стылого царства, и еще очень однообразного – там никогда ничего не происходит.
Какое-то время она смотрела на него, не произнося ни слова.
– Ты удивляешь меня, Корсо, – сказала она наконец с притворным восхищением.
– Почему это? Мильтона всякий может прочесть. Даже я.
Он наблюдал, как она начала медленно двигаться вокруг кровати, при этом ни на шаг к ней не приближаясь, пока не очутилась между Корсо и лампой, освещающей комнату. Случайно или нет, но встала она так, что тень ее упала на фрагменты «Девяти врат», рассыпанные по покрывалу.
– А ведь ты только что упомянул и о цене. – Теперь лицо ее пребывало во мраке, хотя очертания головы вырезывались на светлом фоне. – Гордость, свобода… Знание. Всегда и за все приходится платить, кому в начале, кому в конце. Даже за храбрость… Правда? Подумай только, сколько храбрости нужно, чтобы подняться против Бога…
Слова ее звучали тихо – шепот среди тишины, которая наводняла комнату, просачиваясь во все щели – под дверью, в окне; казалось даже, что там, снаружи, стих шум машин. Корсо смотрел по очереди то на один силуэт, то на другой – то на ее тень, означенную на покрывале и бумажных клочках, то на фигуру из плоти и крови, заслонившую собой свет. И тут охотник за книгами спросил себя, какая же из двух девушек реальнее?
– А все эти архангелы? – заговорила Ирэн Адлер, впрочем, возможно, это была ее тень. В тоне звучали пренебрежение и обида; Корсо уловил эхо с силой выпущенного из легких воздуха, так что получился вздох презрения и отчаяния. – Они такие красивые, такие совершенные. И такие дисциплинированные – прямо как нацисты.
В этот миг она выглядела не такой уж и юной. Она несла на плечах вековую усталость – мрачное наследство, чужие грехи. И он, изумившись и растерявшись, не узнавал ее. В конце концов, подумал Корсо, может быть, ни одну из двух не стоит считать настоящей: ни тень на покрывале, ни фигуру, закрывающую свет.
– В Прадо есть одна картина… Помнишь, Корсо? Мужчины, вооруженные ножами, пытаются выстоять против всадников, которые рубят их саблями. Я всегда воображала, что у падшего ангела, когда он взбунтовался, были точно такие же глаза, такой же потерянный взгляд, как у тех несчастных с ножами. Храбрость отчаяния.
Тем временем она чуть сдвинулась с места, всего на несколько сантиметров, но тень ее при этом быстро метнулась вперед и приблизилась к тени Корсо, словно действовала своевольно, по собственной прихоти.
– А что ты-то об этом знаешь? – спросил он.
– Больше, чем хотелось бы.
Теперь тень девушки накрывала собой все фрагменты книги и почти соприкасалась с тенью Корсо. Он инстинктивно отшатнулся, чтобы две тени на кровати разделяла хотя бы узкая полоска света.
– Вот, вообрази, – говорила она все так же задумчиво, – самый прекрасный из падших ангелов, один в пустом дворце, плетет свои козни… Он добросовестно отдает все силы рутинным делам, которые сам бесконечно презирает; но они по крайней мере помогают ему скрыть отчаяние. Поражение. – Девушка засмеялась тихо, безрадостно и так, словно смех ее доносился откуда-то издалека. – Ведь он тоскует по небесам.
Теперь тени их соединились и почти слились над фрагментами книги, спасенными из камина на вилле «Уединение». Два темных силуэта на покрывале заблудились среди девяти врат в царство совсем иных теней, а может, и тех же самых. Обгорелые клочки бумаги, все еще не отысканные ключи к загадке, тайна, сокрытая под многими покровами, виной чему были печатник, время и огонь. Энрике Тайллефер висел на шелковом шнуре от собственного халата и медленно вращался; Виктор Фаргаш лежал в грязном пруду. Аристид Торкья горел на костре на Кампо деи Фьори, взывая к Отцу небесному и глядя при этом не в небо, а на землю, себе под ноги. Старик Дюма писал, сидя на вершине мира, и там же, в Париже, совсем близко от места, где нынче находился Корсо, еще одна тень, тень кардинала, в чьей библиотеке было собрано подозрительно много книг о дьяволе, намечала по канве узор тайной интриги. Девушка, а вернее, ее резко очерченный силуэт на светлом фоне, чуть подалась в сторону охотника за книгами. Всего на несколько сантиметров; но и этого оказалось достаточно, чтобы его тень сгинула под ее тенью.
– Хуже пришлось тем, кто за ним последовал. – Корсо не сразу сообразил, о ком она вела речь. – Тем, кого он, падая, увлек за собой: воинам, вестникам, служившим ему по должности и призванию. Некоторые из них были наемниками, как ты… И многие даже не поняли, что в тот миг сделали выбор между подчинением и свободой, между лагерем Создателя и лагерем людей; они просто пошли за своим командиром – на бунт и на поражение, потому что привыкли выполнять приказы не рассуждая, и еще – они были старыми верными солдатами.
– Да, они пошли за ним, как десять тысяч греков за Ксенофонтом[110] , – пошутил Корсо.
Она помолчала. Как будто ее изумила точность сравнения.
– Кто знает, – прошептала она наконец, – может, они, разбросанные по свету, одинокие, все еще ждут, когда же командир велит им возвращаться домой.
Охотник за книгами нагнулся, чтобы достать сигарету, – и тотчас вновь обрел свою тень. Потом он зажег еще одну лампу – ту, что стояла на ночном столике, и темный силуэт девушки растаял, черты ее вернули себе ясность. Светлые глаза неотрывно смотрели на него. Она снова казалась очень молодой.
– Это так трогательно, – заметил Корсо, – старые солдаты, бредущие в поисках моря…
Она захлопала глазами, и ему почему-то подумалось, что теперь, когда на лицо ее падал свет, она перестала понимать, о чем он, собственно, толкует. Да и тени на кровати больше не было, а остатки книги стали просто обгорелыми клочками бумаги; стоит открыть окно, и поток ветра подхватит их и, кружа, развеет по комнате.
Она улыбалась. Ирэн Адлер, Бейкер-стрит, 221б. Кафе в Мадриде, поезд, утро в Синтре… Проигранный бой, анабиоз побежденных легионов – в свои годы она не могла столько всего запомнить. Она улыбалась совсем как маленькая девочка, испорченная и одновременно невинная, хотя под веками ее таились едва приметные следы усталости. И еще она была сонной и теплой.
Корсо сглотнул слюну. Какая-то часть его существа уже готова была кинуться к ней, сорвать белую футболку, обнажить смуглое тело, дернуть вниз молнию на джинсах, повалить девушку на постель, прямо на обрывки книги, взывавшей к теням. Погрузиться в эту нежную плоть, сводя счеты и с Богом, и с Люцифером, и с неумолимым временем, и с его, Лукаса, собственными призраками, а также с жизнью и смертью. Но он лишь зажег сигарету и молча выпустил дым изо рта. Она смотрела на него долгим взглядом, точно ожидая чего-то: жеста ли, слова ли. Потом пожелала ему спокойной ночи и двинулась к двери. И уже на пороге резко повернулась всем телом, глянула ему в глаза и медленно подняла руку, ладонью внутрь, устремив вверх два соединенных вместе пальца – указательный и средний. И на губах ее заиграла нежная и понимающая улыбка – одновременно простодушная и мудрая. Словно у падшего ангела, с тоской указующего на небо.
Когда баронесса Фрида Унгерн улыбалась, на щеках ее появлялись две симпатичные ямочки. Вообще-то создавалось впечатление, что все последние семьдесят лет она не переставала улыбаться, и потому в глазах ее и на губах застыло несмываемое выражение доброжелательности. Корсо еще в раннем детстве
