они извлекут из этого предприятия: если ему удастся отстранить Палермо, работая двойным агентом, он получает тридцать процентов. И вообще жизнь – ведь это сделка и все такое прочее. А главное: деньги – это деньги. И, кроме того, сеньора Сото – настоящая дама. Она напоминала ему еще одну особу из монтанерос, которую он знавал в 1976 году в освещенном серебряным светом луны Инженерно-морском училище, – они проработали с ней неделю, а она так и не назвала свою фамилию. Кой без труда представил себе, глядя на ностальгическую усатую физиономию, как унтер-офицер Кискорос со своими военизированными усами «работает» в ИМУ, представил запах горящего от электродов человеческого мяса, который смешивается с запахами бифштексов с Ла-Костанера, музыкой из «Вьехо Альмасен» и смешками девиц с улицы Флорида. Да, улица Флорида, с тоской произнес Кискорос, оттягивая свои аргентинские подтяжки. Но это совсем другая история. А что касается Танжер – дамы, постоянно повторял Кискорос, – то каждый случай, когда Нино Палермо посылал его следить за ней или оказывать на нее давление, Кискорос использовал, чтобы предоставить ей информацию. Самую полную, какую он только мог собрать. Так было и в Барселоне, и в Мадриде, и в Кадисе, и в Гибралтаре, и в Картахене. Танжер всегда знала, что он находится где-то рядом, и информировала Кискороса обо всех шагах, которые она предпринимает вместе с Коем. Почти обо всех, сделал деликатную оговорку аргентинец. А что до Палермо, то его предполагаемый осведомитель скармливал ему все время весьма ограниченную информацию, и так продолжалось до той поры, пока боссу наконец не надоели все эти песни и он не решил, что пора самому посмотреть на место событий.
Это могло бы все испортить, но, к счастью для Танжер, изумруды уже были на борту «Карпанты». У Кискороса выхода не было, ему оставалось только следовать в фарватере Палермо. Разница была лишь в; одном: караулить в этом трюме двоих – Пилото и Коя, или троих – плюс Палермо. Трех зайцев одним. ударом. Хотя Кискорос надеялся, что удар наносить не придется.
– Я это так не оставлю, – говорил Палермо. – Я тебя найду, где бы ты… Черт побери. Где бы ты ни был И ее найду, и тебя.
Кискорос не слишком встревожился.
– Дама эта весьма разумна и сумеет позаботиться о себе. А я… я намереваюсь уехать далеко. На родину вернусь, как поется, с лицом поблекшим, постаревшим, и куплю себе поместье в Рио-Гальегос.
– Зачем ей нужно восемь часов?
– Это ясно. Чтобы спрятать изумруды в надежное место.
– И надуть тебя, как она надула всех нас – Нет – Кискорос из стороны в сторону покачал свой пистолет. – У нас все четко. Я ей нужен.
– Этой лисе никто не нужен.
Аргентинец выпрямился, наморщил лоб. Лягушачьи глаза метали стрелы в Палермо.
– Не смейте так говорить о ней.
Палермо смотрел на аргентинца как на зеленого марсианина.
– Орасио, не вешай мне лапшу на уши. Не надо…
Послушай Неужели она и тебе запудрила мозги?
– Замолчите.
– Ну и штучка.
Кискорос сделал шаг вперед. Пистолет был нацелен в голову бывшего босса.
– Я вам сказал, чтобы вы помолчали. Она настоящая дама.
Не обращая внимания на пистолет, охотник за сокровищами саркастически посмотрел на Коя.
– Надо признать, – сказал он, – что она орешек крепкий.. Н-да. С характером дама. Тебя и твоего €друга, думаю, нетрудно было обойти. А меня… Бог ты мой. Это уже дело посерьезнее, медали заслуживает.
А уж этого сукина сына, Орасио, оплести – это орден, не меньше. Да, с мозгами баба.
И с восхищением вздохнул. Потом сунул руку в карман пиджака, достал пачку сигарет. Зажал сигарету в зубах, задумчиво сказал – Пожалуй, она действительно заслуживает этих изумрудов.
Погрузившись в размышления, он искал по карманам зажигалку.
– Все мы – идиоты.
– Не надо множественного числа, – потребовал Кискорос.
– Хорошо. Уточняю: эти двое и я – дураки набитые. А ты – идиот.
В эту секунду раздался гудок парохода, входившего в порт, короткий, хриплый, он предупреждал малое судно, чтобы оно держалось в стороне. И этот гудок словно бы поставил точку в долгих размышлениях, которым предавался Кой в последний час – на самом деле неосознанно он посвятил им гораздо больше времени, – и он увидел, чем кончится эта игра, увидел все до самого конца. Увидел в таких подробностях, что открыл рот, еще мгновение – и он бы вскрикнул. Все подозрения, знаки, вопросы, которые занимали его в последние дни, внезапно приобрели смысл Даже роль, предназначенную сейчас Кискоросу, и восемь часов, что она потребовала, а также этот трюм, который был выбран для их временной тюрьмы, – все это мог он сейчас объяснить в двух словах. Танжер покидала этот остров и всех их, обманутых оруженосцев.
– Она уйдет, – сказал он громко.
Все на него посмотрели. С тех пор как Танжер начала подниматься по трапу, он не раскрывал рта.
– И надует тебя, как и всех остальных, – это было сказано специально для Кискороса.
Аргентинец долго, изучающе смотрел на него.
Потом скептически улыбнулся. Зализанная расфуфыренная лягушка. Самодовольная. Противная.
– Не пори чепухи.
– Я только что все понял. Танжер просила тебя задержать нас до рассвета, верно? Потом ты задраиваешь люк, оставляешь нас здесь и присоединяешься к ней. Так? В семь или восемь часов утра. В назначенном месте. Скажи, я правильно рассуждаю? – Молчание и глаза Кискороса ответили, что рассуждает он правильно. – Но Палермо прав, она не придет на встречу. И я скажу тебе почему: в это время она будет совсем в другом месте.
Кискоросу это не понравилось. Лицо его было не менее мрачным, чем отверстие в стволе его пистолета.
– Думаешь, ты умный, да? Но до сих пор ты вел себя как дурак.
Кой пожал плечами.
– Может быть, – признал он. – Но даже дурак понимает, что газета, открытая на определенной странице, вопросы, клонящиеся к одному и тому же, почтовая открытка, необычные, хоть и редкие гости, коробка спичек и кое-какая информация, которую невольно предоставил Палермо в Гибралтаре, ведут к совершенно определенному заключению… Рассказать тебе или мы подождем, пока ты сам все поймешь?
Кискорос вертел в руках свой пистолет, но было видно, что мысли его находятся совсем в другом месте. Он морщил губы, не зная, на что решиться.
– Говори.
Не сводя с него глаз, Кой снова прислонил затылок к переборке.
– Предположим, – сказал он, – что Танжер в тебе больше не нуждается. Твоя работа, а именно контролировать Палермо, убеждать меня, что она нуждается в защите и находится в опасности, закончилась тогда, когда ты нас удержал здесь и она ушла. Больше ей от тебя ничего не нужно. И что, по- твоему, она делает сейчас? Как скроется с изумрудами? В аэропортах ручную кладь просвечивают рентгеном, а в багаж такую хрупкую вещь она сдать не рискнет. Арендованный автомобиль? На шоссе бывает очень опасно. Поезд? Границы и неудобные пересадки… И что тебе приходит в голову?
Кой умолк в ожидании ответа. Он получил неожиданное облегчение от того, что произнес все это вслух; он словно бы поделился стыдом и желчью, которые переполняли его. Хорошенькая ночка, подумал он. Для всех. Для твоего босса. Для Пилото. Для меня. И ты, придурок, свое получишь.
Но ответ поступил не от Кискороса; Палермо хлопнул себя ладонью по ляжке:
– Ясно. Корабль! Чертов корабль"
– Совершенно верно.
– Ну и умна же, чертовка!
– Вот именно.
