не так уж трудно. Вероятнее всего, что изумруды – если они находились на борту «Деи Глории», когда она затонула, – были именно там или в смежном помещении, которое предоставлялось пассажирам. То обстоятельство, что корма не полностью погрузилась в песок, облегчало их задачу, иначе понадобились бы рукава для отсоса и другое сложное оборудование. Сохранности судна, великолепной, если учесть, что два с половиной столетия оно пробыло под водой, они обязаны скальной гряде, которая защищала его от воздействия штормов, от морских отложений и рыбачьих сетей. Еще им помогло холодное течение, которое предохранило корабль от морских древоточцев, которым гораздо уютнее живется в более теплых водах. Принимая в расчет все вышесказанное, работа им предстояла трудная, но исполнимая.
В отличие от археологов, которые работают под водой, они не обязаны сохранять все, как было; они могут позволить себе сломать то, что им мешает быстрее осуществить свою задачу. Для таких красивых жестов у них нет ни времени, ни технического обеспечения. На следующий день, пока Танжер в каюте работала с планами, приклеенными к переборкам, и картами, расстеленными на столе, Кой с Пи лоте, погружаясь по очереди, потратили весь день на то, чтобы натянуть белый трос между кормой и носом, по осевой линии. Потом, осторожно перемещаясь между сломанными досками и известковыми отложениями, которыми можно обрезаться, как ножом, они проложили через каждые два метра такие же тросы, но перпендикулярно осевому, закрепив их грузилами по концам; таким образом, они разделили судно на части в натуре, как Танжер делила его на чертежах с помощью карандаша. Они нашли точки, по которым можно было определяться по выполненным в масштабе 1:55 чертежам – тем самым, что предоставил им Лусио Гамбоа. В тот день, когда барометр начал падать, они уже вычислили место капитанской каюты и смежного помещения, находившихся под полуютом. Теперь главной их задачей было понять, в каком состоянии находится каюта капитана Элескано, можно ли в нее проникнуть – в том случае, если доски устояли, не сгнили, не покрылись известковыми отложениями, – или там все так перемешалось, что начинать надо сверху, с палубы, разбирая все двенадцать квадратных метров, которые возле самого транца занимало обиталище капитана.
За окнами продолжал хлестать ливень, на фоне этого пейзажа замирал Чарли Паркер со своим саксом, идя проложенной пианино Диззи Гиллеспи дорогой к вечному сну Эту запись подарила Кою Танжер, она купила ее в салоне на улице Майор. Они сидели вместе с Пилото в «Гран Баре» после того, как зашли в городской морской музей, навели там справки и обошли Местные магазины, торгующие морским оборудованием, супермаркеты, скобяные магазины и аптеки, тратя деньги, которые она взяла в банкомате, где ей дважды предлагалось уменьшить требуемую сумму, так как на ее счету таких денег не было. Я тоже ныряю с резервным баллоном, иронически заметила она, засовывая портмоне в задний карман джинсов. Им удалось купить все необходимое, и инструменты, и химреактивы, теперь пакеты с покупками стояли под стульями, а сами они сидели под брезентовым навесом, он спасал их от теплого, почти горячего дождя, от которого улица блестела, как лакированная, но эркеры в домах стиля модерн приобретали от этого особо печальный вид; раньше в нижних этажах этих домов, как помнил Кой, располагались уютные кафе, теперь их место заняли офисы банков. Они сидели втроем, пили аперитивы, смотрели, как перед ними пробегают плащи и мокрые зонты, и в эту минуту Танжер встала и пошла в музыкальный салон рядом с книжным магазином «Эскарабахаль». Она вернулась с покупкой и положила ее перед Коем, не сказав: это тебе, или: возьми, она вообще ничего не сказала. В обертке было два двойных CD, восемьдесят тем Чарли Паркера, которые он записал на фирмах «Dial» и «Savoy» с 1944 по 1948 год. Учитывая сложившиеся обстоятельства, Кой не мог не испытывать благодарности. Старина Паркер стоил благодарности.
В тот же день Кой видел – так ему, во всяком случае, показалось – Кискороса. Нагруженные покупками, они возвращались на «Карпанту», и возле старинного форта Навидад он решил оглядеться. Он это делал часто, причем совсем машинально, когда они оказывались на берегу. Несмотря на то, что Танжер, по- видимому, не обращала внимания на угрозы Нино Палермо, Кой постоянно помнил о них, не забыл он и последнюю встречу с аргентинцем на пляже в Агиласе. Он шел вслед за Танжер и Пилото к волнорезу, где была пришвартована «Карпанта», когда у старинной башни увидел Кискороса. Или ему так показалось. Здесь часто проходили рыбаки, направлявшиеся к волнорезу, но в фигуре, обозначившейся в сероватой мгле как раз посередине между башней и мостиком разобранного «Корженевски», не было ничего рыбацкого: маленького роста, аккуратный, одетый во что-то зеленое от Барбур.
– А вот и Кискорос, – сказал Кой.
Танжер встревожилась, остановилась. Иона, и Пилото посмотрели туда, куда показывал Кой, но там уже никого не было. А все-таки, думал Кой, это ЗЧЖМК: Закон «четвероногое животное, которое мяукает, обычно сказывается кошкой». И этот одетый от Барбур недомерок, да еще здесь, не может быть никем иным, как Кискоросом. А кроме того, когда неприятности ходят вокруг, их морда или тут, или там, но обязательно да высунется. Кой поставил пакеты на землю. Дождь на некоторое время прекратился, порывы горячего юго-восточного ветра поднимали рябь в лужах, по которым Кой бежал в сторону башни. Никого он не обнаружил, но оставался уверен в том, что видел именно героя Мальвинских островов; его внезапное исчезновение только подтверждало уверенность Коя. Он посмотрел на кучи листов стальной обшивки, срезанных с корпусов автогеном; песок вокруг искореженного металла приобрел цвет ржавчины. Кой затих и напряг слух. Ничего. Совсем ничего. Когда он, пачкая руки ржавчиной, начал взбираться на мостик, срезанный с корпуса, шаги его громко отдавались на трапе. Последние дождевые капли падали на прогнившие доски мостика, некоторые проламывались под ним, и он сказал себе, что надо внимательнее смотреть под ноги. Спустился он с другой стороны, к наполовину разрезанному автогеном сухогрузу, его внутренние переборки были покрыты толстым слоем высохшей грязи. Все это ржавое железо и металлолом громоздилось кучами, образовывая настоящий лабиринт. Он обогнул кран и вошел внутрь сухогруза по длинному наклонному коридору, в котором за порожками стояли лужи. Кой был очень напряжен и насторожен и потому еще острее чувствовал безысходную тоску и отчаяние этого места; к тому же эту печаль усугублял тусклый свет пасмурного дня. Он уронил что-то железное, и жуткое эхо прокатилось где-то далеко внизу: без фонаря спускаться туда невозможно. И вдруг он услышал шум за спиной, у входа в коридор; сердце заколотилось так, что он кожей чувствовал его биение; сдерживая дыхание, он до боли стиснул челюсти и на цыпочках направился к входу: Пилото, мрачный и напряженный, сжимал в руке полуметровый металлический брус. Кой выругался сквозь зубы, сам не понимая, что он чувствует: разочарование или облегчение. Танжер ждала снаружи, прислонившись к переборке, засунув руки в карманы. И тоже очень мрачная. А Кискорос, если это действительно был он, испарился…
Кой снял наушники, когда башенные часы муниципалитета заканчивали отбивать время. Дон-дон-дон. Кажется, конец. Дон. Он отпил лимонада, не отрывая глаз от Танжер, которая спала на скомканной постели. Серый свет занимающегося дня подчеркивал тени в складках простыней, покрывавших ее колени, живот и голову. Она спала на боку спиной к предрассветному окну, вытянув одну руку, а вторую засунув между согнутых ног; изогнутая линия обнаженных бедер была как карандашный эскиз, где эффект светотени дает понятие и о веснушчатой коже, и о выпуклостях и впадинах тела. Застыв в кресле-качалке, Кой рассматривал все подробности: скрытое от него лицо, волосы между смятых простыней, обозначавших линию плеч и спины, обнаженную поясницу, которая, расширяясь, переходила в бедра, прекрасный излом согнутых ног, свободно лежащие ступни. И особенно ту сонную руку, пальцы которой выглядывали между сомкнутых бедер, там, где едва обозначились темно-золотистые волоски.
Он встал с кресла и тихо подошел к постели, чтобы запечатлеть все в своей памяти. Подошел и увидел, что в зеркале платяного шкафа отразился фрагмент: та рука Танжер, что лежала на подушке, сгиб колена, очертания тела под простыней, а еще сам Кой, правда, лишь частью своего тела, отраженного в зеркале: пальцы руки, предплечье, линия обнаженного бедра, но и это давало уверенность, что то было именно его отражение, оно не принадлежало никому другому и не возникло в результате игры зеркал памяти. Он пожалел, что у него под рукой нет фотоаппарата – ему так хотелось сохранить все подробности. И он изо всех сил старался отпечатать на сетчатке эту полуобнаженную тайну; она преследовала его все это время, и интуиция говорила ему, что эта секунда, этот краткий миг, который вот-вот минет, может открыть ему все. Тут была тайна, тайна была на виду, хотя представлялась очевидностью. Надо бы дать ей определение, понять ее, но Кой знал, что времени на это у него не будет, что настанет мгновение, когда пьяные и капризные боги, даже не осведомленные о собственной способности к творению во время сна, начнут, широко зевая, просыпаться, и все исчезнет, будто никогда и не существовало. Скорее всего, с такой ясностью и очевидностью никогда больше не повторится это мимолетное мгновение: молниеносное утешительное озарение, расставляющее все по своим местам, уравновешивающее пустоту, ужас и красоту.
