– Ее ухажер? О нет, Дэвида я знаю…
– Вы знаете Дэвида Костелло? – переспросил Ребус, продолжая рассматривать головоломку.
– Несколько раз разговаривал с ним, только и всего. Когда мы сталкивались в подъезде. Приятный молодой человек…
– Как он был одет? – спросила Хейс.
– Кто? Дэвид?
– Нет, человек, которого вы видели на улице. – Хейс сопроводила свои слова самым свирепым взглядом, но Девлина это, похоже, только позабавило.
– На нем были брюки и куртка, – сказал он и покосился на свою растянутую кофту. – Точнее сказать не могу, так как не слежу за современной модой.
Ребус знал, что профессор Девлин говорит правду. Четырнадцать лет назад он ходил в точно такой же растянутой и застиранной кофте, которую поддевал под бледно-зеленый хирургический халат. Кроме того, он носил галстук-«бабочку», которая постоянно съезжала то на одну, то на другую сторону. Просто поразительно, подумал Ребус, как врезалось в память то первое вскрытие: картины, запахи, звуки, которые должны были стать привычными. Скрежет металла по кости, негромкое потрескивание рассекаемой скальпелем кожи… Своеобразное чувство юмора, свойственное некоторым патологоанатомам, заставляло их превращать каждое вскрытие, на котором присутствовали детективы-новички, в настоящий спектакль со всеми спецэффектами, но Девлин никогда так не поступал. Он целиком сосредотачивался на трупе, словно в прозекторской больше никого не было, и исполнял свою работу с почти ритуальной точностью и пиететом.
– Как вам кажется, – спросил Ребус, – быть может, вы сумеете дать нам более подробное описание, если немного подумаете?
– Я в этом сомневаюсь, инспектор, но если это так важно, я, разумеется, попытаюсь.
– Расследование только началось, сэр. Вы же сами знаете, что на первом этапе мы не вправе пренебрегать ни одной мелочью.
Ребус говорил с Девлином как с коллегой-профессионалом, и это сработало.
– Мы можем попробовать составить фоторобот, – продолжал Ребус. – И если это окажется кто-то из соседей или человек, которого здесь хорошо знают, это очень облегчит нам жизнь.
– Гм-м, звучит разумно, – согласился Девлин.
Решив ковать железо, пока горячо, Ребус достал мобильный телефон и позвонил в Гэйфилдский участок. Договорившись о встрече с полицейским художником на завтрашнее утро, он спросил у Девлина, не нужно ли прислать за ним машину.
– Мне кажется, я в состоянии сам найти дорогу, – проворчал профессор. – Песок из меня пока не сыплется.
Однако, провожая двух детективов к выходу, он двигался как на ходулях, словно после двадцати минут сидения за столом его суставы перестали сгибаться.
– Еще раз большое спасибо, сэр, – сказал Ребус, пожимая Девлину руку на прощание.
В ответ профессор только кивнул, стараясь не смотреть на Хейс, которая не проявляла никакого желания выразить ему свою благодарность за своевременно сообщенные сведения. Уже за дверью, когда они поднимались к следующей площадке, она пробормотала несколько слов, которые Ребус не расслышал.
– Что-что?
– Я сказала – чертовы мужики!… – Она немного помолчала и добавила: – Я не имею в виду вас, сэр.
Ребус промолчал – ему хотелось, чтобы Хейс высказала то, что было у нее на душе.
– Как вы думаете, если бы к нему пришли двое полицейских-женщин, старый мухомор сказал бы хоть слово?! Да никогда в жизни! – выпалила она после небольшой паузы.
– Я думаю, – сказал Ребус, – все зависело бы от того, как с ним стали бы разговаривать.
Хейс с подозрением покосилась на Ребуса, но он не шутил.
– Часть нашей работы, – продолжал он, – состоит в том, чтобы притворяться, будто нам нравятся все, с кем мы беседуем, и что нам очень интересно и важно то, что эти люди могут сообщить.
– Он просто…
– …действовал тебе на нервы? Мне тоже. Что поделаешь, Девлин привык глядеть на людей немного свысока, и теперь его не изменишь. Но, как бы он тебя ни раздражал, этого нельзя показывать! Ты права: я тоже не уверен, что он расположен был с нами чем-то делиться. Старик привык сам решать, что существенно, а что нет. К счастью, потом он немного приоткрылся, чтобы поставить на место тебя… – Ребус улыбнулся. – Отличная работа, Хейс. Не часто мне удается сыграть роль «доброго полицейского».
– Он не просто действовал мне на нервы, он…
– Что же еще?
– Он вогнал меня в дрожь.
Ребус внимательно посмотрел на нее.
– Разве это не одно и то же?
Филлида Хейс покачала головой.
– То, что он выделял вас как старого приятеля, действительно меня раздражало, потому что я оказалась… за бортом. Но эта газетная заметка на видном месте…
– Та, которая в рамочке?
Она кивнула.
– Вот от этого у меня мурашки пошли по коже.
– Он патологоанатом, – объяснил Ребус. – У этих ребят шкура гораздо толще, чем у обычных полицейских.
Филлида Хейс ненадолго задумалась, потом чуть заметно улыбнулась, но Ребус увидел.
– Чему ты смеешься? – спросил он.
– Так, ничего особенного, – сказала она. – Просто, когда мы уходили, я заметила под столом фрагмент головоломки…
– …который он обронил и не заметил? – Ребус тоже улыбнулся. – Да ты просто талант, Филли, самородок!… Вот увидишь, лет через двадцать мы сделаем из тебя настоящего детектива.
С этими словами Ребус позвонил у очередной двери, и они продолжили работу.
Пресс-конференция, проходившая в Большом Доме, транслировалась по служебной связи в Гэйфилдский участок, где находился штаб расследования. В рабочем зале царило оживление: кто-то протирал носовым платком захватанный потными пальцами экран телемонитора, кто-то пытался опустить жалюзи, чтобы преградить путь лучам неожиданно выглянувшего из-за облаков солнца. Все стулья были заняты, детективы сидели по двое – по трое за каждым столом. Некоторые торопливо доедали обед, состоявший из бутербродов, бананов и кофе, чая или сока. Разговаривали вполголоса. В основном ругали оператора, работавшего с полицейской камерой в Большом Доме.
– Ей-богу, мой восьмилетний пацан и то управился бы лучше!…
– Должно быть, парень просто насмотрелся современного кино…
Действительно, камера в Большом Доме постоянно куда-то плыла и ныряла, показывая то лес ног, то спинки стульев.
– Представление еще не началось, – успокоил всех чей-то голос. И правда, камеры, принадлежащие городским телевизионным студиям и службам новостей, еще только устанавливались, а приглашенные гости – журналисты и обозреватели – рассаживались по рядам. Многие говорили что-то в мобильные телефоны, но что – разобрать было, разумеется, невозможно.
Ребус встал почти у самой двери. До экрана было немного далековато, но он и не подумал подойти ближе. Рядом прислонился к стене Билл Прайд. Он был совершенно измучен, но изо всех сил старался этого не показывать. Свою планшетку Прайд крепко прижал к груди, как ребенок прижимает любимого медвежонка; время от времени он откидывал голову и поглядывал на прикрепленные к ней листки, словно на них каким-то волшебным образом могли появиться новые инструкции и указания. Жалюзи наконец опустили; в пробивающихся сквозь щели тонких лучах солнца висела густая пыль, обычно невидимая.
