пивную банку, запутавшийся в траве использованный презерватив (как утверждали другие студенты, этот последний стал фактически его подписью), несомый ветром пакет из-под картофельных чипсов или полиэтиленовую сумку с логотипом «Теско». На выполненном «под Стаббса» изображении породистого жеребца мог появиться летящий высоко в небе реактивный истребитель, а копия реберновского «Преподобного Уокера на катке» отличалась от подлинника лишь тем, что на ней у почтенного англиканского священника был подбит глаз и наложено несколько швов на рассеченную скулу. К несчастью, лишь один из преподавателей считал подобный анахронизм в искусстве весьма оригинальным и перспективным, большинство же обвиняли Уэсти в простом копировании, которое не имеет к искусству никакого отношения.
Уэсти, однако, не особенно расстраивался. Собственное прозвище казалось ему достаточно звучным с коммерческой точки зрения (чем Уэсти хуже того же Бэнкси?), да и до защиты диплома оставалось всего несколько недель. Это, правда, означало, что уже очень скоро ему придется либо подавать заявление на действующие при училище курсы усовершенствования (своего рода аспирантура), либо искать хорошо оплачиваемую работу, однако сейчас Уэсти было не до этого. Полночи он проработал над проектом в стиле граффити: трафареты с лицом художника Бэнкси были у него уже готовы. Над портретом Уэсти изобразил несколько долларовых купюр и сделал надпись: «Доверьте ваши сбережения Банкси». Трафареты он раздавал друзьям и знакомым, которые с помощью баллончиков с краской должны были наносить рисунок на стены, заборы и столбы. Уэсти надеялся, что местная пресса напишет о его проекте, закрепив сочетание «шотландский Бэнкси» в общественном сознании, но до этого было пока далеко.
Подружка Уэстуотера Элис хотела, чтобы он стал «графическим дизайнером», имея в виду исключительно комиксы. Сама она работала младшим администратором в претендующем на художественность кинотеатре на Лотиан-роуд и была абсолютно уверена: чтобы сделаться знаменитым голливудским продюсером, Уэсти должен начать с комиксов и мультипликации, а потом перейти к съемке клипов для альтернативных рок-групп. Оттуда, считала она, уже рукой подать до большого кино. Единственный недостаток этого плана — и Уэсти уже не раз ей на это указывал — заключался в том, что карьера продюсера его нисколько не интересовала. «Это ты хочешь, чтобы я стал знаменитым режиссером и снимал супермегаблок-бастеры», — говорил он.
«Но ведь у тебя талант!» — возражала Элис и топала ногой.
Этот жест характеризовал ее достаточно красноречиво. Элис происходила из среднего класса и была единственной дочерью пожилых родителей, которые были без ума от любых ее начинаний. Когда она решила брать уроки игры на фортепиано, они ни на секунду не усомнились, что из нее вырастет вторая Ванесса Мэй (с поправкой на инструмент), а композиторские потуги Элис ставили ее в представлениях родителей на одну доску с Джони Митчелл или на худой конец с К. Т. Тонстелл. Занималась она и живописью, совершенно искренне считая себя гениальной художницей, пока преподаватель в средней школе (платной) не открыл ей горькую правду. Некоторое время Элис училась в университете (по специальности «Киноведение и творческое письмо»), но бросила, и теперь все ее надежды были связаны с Уэсти.
Студия, собственно, принадлежала ей — Уэсти никогда бы не смог позволить себе столь высокую квартирную плату. Если точнее, то официальными владельцами квартиры были родители Элис, которые навещали дочь достаточно регулярно. Своего неодобрения ее выбором они не скрывали. Однажды Уэсти слышал, как мать спрашивает Элис: «Ты вполне уверена, дорогая?..» Шестым чувством он понял, что речь идет о нем, о бойфренде, — о тупом куске мяса, который ни на что больше не годен. На мгновение ему даже захотелось ворваться в комнату, где шел этот неприятный разговор, и объяснить этим снобам, что он — простой парень из шахтерского Файфа — никогда и ничего не получал на блюдечке с золотой каемочкой и что лишь собственные усилия и талант позволили ему чего-то добиться. Увы, Уэсти прекрасно знал, как воспримут эти слова ее родители-кретины.
Как-то он рассказал Элис о киношколе, которая открывалась в Эдинбурге. Даже учась на вечернем отделении, она могла бы узнать все о производстве фильмов и получить специальность продюсера. Элис была в восторге, но ее радость сразу померкла, когда в интернете она узнала, сколько это может стоить.
— Я думаю, мама и папа будут только рады возможности что-то для тебя сделать, — намекнул Уэсти, но Элис неожиданно разозлилась, обвинив его в том, будто он считает ее никчемной паразиткой, которая только и умеет, что тянуть деньги из родителей. Топнув на прощание ногой, она вылетела из студии, с такой силой захлопнув за собой дверь, что сохнущая на мольберте готовая картина свалилась на пол.
Уэсти нашел любимую на кухне и попытался успокоить с помощью объятий и нескольких чашек чая.
— Мне придется вкалывать еще лет десять, прежде чем я сумею собрать достаточно денег! — всхлипывала Элис.
— Я попробую что-нибудь, придумать, — туманно пообещал Уэсти. — Быть может, кто-то предложит хорошую цену за мои дипломные работы…
Увы, оба знали, что это весьма маловероятно и что продать что-либо Уэсти вряд ли удастся.
Какими бы талантливыми ни были сделанные им копии, в области настоящего искусства он по- прежнему оставался все той же «посредственностью с двумя минусами» — по крайней мере в глазах тех, кому предстояло решать его дальнейшую судьбу. Тот же ректор училища — старый профессор Гиссинг — относился к его новаторским идеям с нескрываемым скептицизмом. Однажды Уэсти «пробил» его по интернету и выяснил, что старый козел отложил кисть еще в семидесятых годах прошлого века. В последние три десятка лет этот субъект занимался только тем, что писал занудные статейки и читал скучные лекции, однако именно от таких, как он, зависело будущее Уэсти как художника. И это было чудовищно несправедливо! Уэсти готов был даже поверить в существование негласной установки, отказывавшей выходцам из низших сословий (сам он был сыном почтальона и продавщицы) в наличии любых творческих потенций.
Докурив косяк, Уэсти затолкал его в ближайшую пепельницу и, сложив руки на груди, пару раз прошелся по студии. В последнее время Элис заходила сюда все реже и реже, предпочитая кухню или спальню. Царящий в комнате беспорядок действовал ей на нервы, однако прибираться в студии она не спешила, боясь «спугнуть вдохновение». В подтверждение своих слов Элис рассказывала о поэте, с которым была знакома еще в годы учебы в университете. Однажды друзья, вместе с которыми он снимал квартиру, решили сделать ему сюрприз, устроив в его комнате генеральную уборку Поэт был застигнут врасплох; друзей он поблагодарил, однако впоследствии еще долгое время не мог написать ни строчки.
Уэсти немного поразмыслил над услышанным, потом спросил, насколько близко Элис была знакома с этим поэтом.
Слово за слово, дело кончилось очередной ссорой.
Резкий звонок в дверь заставил Уэсти вздрогнуть. Оказывается, он почти заснул, глядя в окно на проносящиеся по улице машины. Неплохо было бы лечь в постель, но вечером Элис непременно спросит, что он сделал за день…
Снова задребезжал звонок, и Уэсти задумался, кто бы это мог быть. Разве он кому-то должен?.. Или это родители Элис решили поговорить с ним втайне от дочери и, быть может, подкинуть ему деньжат, чтобы он как можно скорее исчез? А может, это потрясающий жестяной кружкой сборщик пожертвований или волонтер из статистического бюро, желающий задать ему несколько вопросов о его политических пристрастиях? Кто бы это ни был, Уэсти вовсе не желал, чтобы его постоянно отвлекали от дела. В конце концов, ему нужно работать — накладывать последние мазки… или шнырять по помойкам или лавкам старьевщиков в поисках недорогих позолоченных рам, чтобы вставить в них своих Стаббсов, Констеблей и Ребернов.
Он все же открыл дверь и увидел на пороге человека, от мнения которого зависело многое, если не все. Это было вовсе не привидение, а сам профессор Гиссинг, который к тому же вежливо извинился за поздний визит:
— …Я искал вас сначала в мастерских, потом у вашего выставочного стенда, но…
— Я предпочитаю работать ночью, поэтому большую часть своих картин я держу здесь, — объяснил Уэсти.
— Бледное лицо и красные глаза — это ведь следствие ночных бдений, я угадал? — Профессор
