Потому что тем самым он бы опроверг истину закона Божьего, сообщенного людям через посредство Святого Писания и истолковываемого Матерью-Церковью, а эти ревнивые боги послали бы монаха на костер, если б он посмел выступить против них.
Однако он отважился рассуждать о четырех причинах невежества: первая из них следование дурным и ненадежным авторитетам; вторая — власть привычки; третья — мнение необразованной толпы, а четвертая желание скрыть собственное невежество под личиной напускной мудрости. По мнению Питера, три из этих причин подозрительно напоминали методы, с помощью которых Церковь и Писание заставляют христиан верить в то, во что они должны верить.
Когда наша беседа достигла этого момента, я спросил аббата Питера, что он думает по поводу легенды о медной голове, якобы изготовленной Бэконом в надежде получить от нее мудрые изречения и пророчества. Голова будто бы произнесла лишь банальное высказывание: «Время было, Время есть, Времени больше нет», после чего разлетелась на атомы — на те самые атомы, которые Демокрит считал частицами материи. Мой собеседник понизил голос и, прежде чем ответить, огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости.
— Порох, — прошептал он. — Это был тот самый порох, что нынче используется в пушках. Роджер соорудил первую пушку, он взял большой церковный колокол, медный колокол с большим зевом, и эти самые слова были написаны по краю его обода.
— Почему ты шепчешь? Ведь порох давно перестал быть секретным оружием, его применяют в сражениях повсюду, от Бристоля до Бомбея.
Но брат Питер продолжал негромким голосом:
— Как ты думаешь, почему «медная голова» Роджера взорвалась?
Я подумал с минуту.
— Потому что порох брата Бэкона оказался мощнее, чем он думал?
— Вот именно. Эксперименты и формулы позволили ему создать совершенный, выверенный рецепт пороха, гораздо более мощного и притом гораздо более точного действия, чем все остальные.
Сердце мое забилось. Я чувствовал, что приближаюсь к цели — к одной из целей нашего путешествия на край света, на этот остров варваров. Ведь мы должны были ознакомиться с новинками военного дела и техники.
— У вас сохранился этот рецепт — здесь, в Оксфорде?
— Да, здесь, в Осни. Однако он зашифрован.
— Почему?
— Начальники Роджера, руководители ордена, не возражали против его изысканий, большую часть жизни ему позволили провести в раздумьях и экспериментах, и никто не мешал ему, однако брату Роджеру предъявили одно условие: записи его работ должны быть сокрыты от взоров непосвященных, от тех, кто мог бы обойтись с результатами его трудов без достаточного почтения и осторожности. Короче говоря, они опасались, как бы эти открытия не были применены ради личной выгоды или власти, а то и чтобы ниспровергнуть учение Святой Церкви. Вот почему они зашифрованы.
— Но тебе известен ключ?
Питер потер указательным пальцем кончик носа.
— Ты уж мне поверь, — отозвался он. — Роджер не собирался прятать свою свечу под сосудом. Требуются лишь простые навыки в области криптографии, чтобы разобрать этот шрифт. Он оставил торчать самый кончик ниточки дерни за него, и вся нить выйдет наружу.
Глава двадцать восьмая
Да уж, в этот пост мне и впрямь приходится отбывать покаяние, в крошечной келье размером пять футов на три и высотой в четыре фута — только в самом центре свод приподымается еще на фут. Вместо двери здесь железная решетка, она выходит в коридор, и там я различаю еще множество камер, похожих на мою. Стены сложены из грубых, необработанных каменных блоков, кое-как скрепленных друг с другом известкой — об известке мы еще поговорим. Во время дождя в мою камеру проникают струи, целые потоки дождя, вода, грязная от соприкосновения с камнями и известкой, течет по стенам, собирается лужами на полу и под решеткой уходит в коридор. На полу гниет охапка соломы. Изредка ее меняют.
Я здесь совершенно одна. Прежде тут крутились мыши, но я их всех съела. Мне бы следовало пощадить беременных самок, у них появилось бы потомство. Быть может, я сумела бы разводить их и эта добавка к пригоршне ржаных крошек, которые мне проталкивают в миске под решеткой
Так вот, известка. По-видимому, в нее подмешали чересчур много песка, к тому же в нее попали частицы кремня, что тоже не способствует прочности здания. В первый же день я извлекла осколок кремня длиной в дюйм, с острым концом, и пустила его в ход (его, а затем еще множество таких орудий). Я царапала известку, я ковыряла ее, я врубалась в нее все глубже. И вот, примерно четыре недели спустя (точнее сказать не берусь, я давно уже сбилась со счета), я наконец вижу свет сквозь дыру, сквозь проделанный мной под углом тоннель, достаточно глубокий, чтобы в него пролезла вся моя рука до плеча. Как я возликовала! Первая и вторая фаланги указательного пальца ощутили на себе лучи солнца!
Я тут же представляю себе, как это выглядит снаружи: гладкая без окон стена темницы, примыкающей к зданию ратуши, незаметно, почти бесшумно сыплется песчаная известка в том самом месте, где три соприкасающихся углами камня немного расходятся, — и вдруг наружу выглядывает тощий смуглый палец, вертится из стороны в сторону, нащупывая дорогу. На какой высоте я проделала отверстие? В футе от земли или же на высоте шести футов над проулком, а то и еще выше? А вдруг его заметят, что произойдет тогда? Я поспешно втаскиваю руку обратно, извиваясь всем телом. Знаю я здешний народ: они вполне способны ударить камнем по неизвестно откуда взявшемуся пальцу, отрезать его ножом, а то и вовсе откусить. Лучше уж я приложу к моей стороне отверстия глаз и попытаюсь вобрать в себя солнечный свет. Затем я прикладываю к дырке ухо, я слышу отдаленный звон колоколов, стук копыт по камням и совсем близко — голос торговки: «Свежая капуста, весенняя капуста, налетайте-покупайте!»
Итак, эта келья может еще сделаться для меня не могилой, а материнской утробой, пусть только дитя отыщет путь на свет. А что? В кромешной тьме, не рассеявшейся даже после того, как моим глазам уже следовало бы привыкнуть к ней, я постаралась примерно оценить, каков размер проделанной мной в известке дыры. Она вполне соответствовала объему моей головы, а, как известно, где пройдет голова, там пройдет и все тело надо лишь обладать особым умением. Я пошарила вокруг, подобрала свой кремень и принялась расширять проход. Утомительная работа: царапаешь-царапаешь эту известку, так и эдак поворачивая свое орудие, а потом приходится выгребать крошево ободранными в кровь пальцами. Зато теперь я могу увидеть кровь на кончиках пальцев, а не только слизнуть ее языком. Этот труд не требует ни малейшей сосредоточенности, и мой ум может свободно блуждать по любым дорогам.
Более того, мой дух даже сейчас, в этих обстоятельствах, может заняться тем, что я больше всего люблю, — настойчиво, с наслаждением впивать все ощущения, пронзающие мое тело: и боль в паху, и холодное прикосновение камня к ступням, и онемение плечевых мышц ведь приходится все стоять согнувшись, — и даже жесткое и сухое, такое неприятное прикосновение песка, известки и осколков камня к ладоням и пальцам, и голод, словно язва грызущий мои внутренности. И все же: только ощущения напоминают нам, что мы живы, только в ощущениях мы и живем.
Но я не могу всецело предаться ощущениям. Вместо этого я вновь принимаюсь бранить себя за глупость, приведшую меня в заточение.
Я вышла на открытое место. С одной стороны площади высилась церковь, самая изящная, какую мне довелось увидеть за все время самостоятельного путешествия. Она была меньше собора Святого Павла и не столь величественна, как парижский Нотр-Дам, она взмывала вертикально к небу высокими, рассекающими воздух каменными арками — они были похожи на те косточки, которыми крепятся птичьи крылья, — точно рассчитанное равновесие сдерживало массу свода, пытавшуюся раздвинуть стены, а в стенах столько окон, что самих стен и не видно, одни лишь колонны да окна. Взгляд — а строители этого храма были уверены, что и душа тоже, — возносится все выше, выше, к башне, затем к венчающему ее шпилю и, наконец, к небесам, где, согласно верованиям этого народа, обитают три божества, составляющие одного бога (как это возможно?) и его или их мать. С западной стороны церкви были открыты большие двери, люди входили и выходили, я из любопытства присоединилась к ним. Внутри я увидела высокие стройные колонны, а на них несколько уровней хоров. Колонны были по большей части из бледно-серого камня приятного оттенка, а
