надеются, что в какой-то момент солнце остановится, и, когда этот день настает, когда путем тщательного наблюдения за движением тени между высокими камнями, расставленными на холме по кругу, словно зубы в челюсти гиганта, удается установить, что утром солнце поднялось чуть левее, чем накануне, а зашло чуть правее — именно для этой цели и устанавливают эти камни, этот своеобразный календарь, — они провозглашают, что богиня зачала и родила сына Адониса, или Адонаи.
В этот день с холмов, из лесов выходят жрецы-друиды. Они не имеют отношения к христианству. Они приносят ветви омелы и совершают особый обряд, бьют в бубны из древесины дуба, подражая звуку грома. Глава их несет старинный золотой меч в форме серпа: этим мечом он срезает омелу, а затем с оружием в руках охраняет священную ветвь.
Главный друид является воплощением великого небесного божества, которое спускается на землю во вспышке молнии и обитает в омеле, растущей на священных дубах в тайных долинах Уэльса, возле черных бездонных озер. Этот бог вступает в брак с Царицей небес, тоже любящей уединение лесов и тихих холмов. По ночам Царица плывет по небу, приняв облик серебряной луны и с удовольствием поглядывая на свой ясный образ, отраженный темной поверхностью озера, зеркала Дианы.
Мы зовем этих богов Шива и Деви, или Парвати.
Итак, мы торжественно и радостно отпраздновали бракосочетание богов и рождение солнца, нового года, надежду на новый приплод ягнят, на урожай ячменя и ржи в укрытых холмами долинах, на жирных лососей с серебряными спинками в реках и ручьях.
Но не миновало еще двенадцать дней праздника, как пришли новые вести, встревожившие меня, хоть Оуэн и считал их благими, — вести о победе королевы при Вейкфилде и гибели Йорка вместе с его сыном Рэтлендом.
— Змеиное гнездо разрушено, — восклицал мой возлюбленный глубоким, похожим на органную музыку голосом. — Теперь мы сможем жить в мире.
Но зима продолжалась, и в ворота замка стучались все новые гонцы, и их сообщения были страшнее и угрюмей самой зимы, пока наконец не подоспел и сын Оуэна, и его весть оказалась хуже всех прежних.
Мы катались верхом в глубокой, укрытой от ветра долине, под рябиновыми деревьями, на которых еще уцелела там и тут гроздь ягод, не расклеванная птицами, которых Оуэн называет красногрудками, как вдруг появились всадники. В этот день не было снега на этом острове снег держится не дольше недели, а затем тает, но вновь ударил мороз, и под копытами маленьких пони трескался покрывавший лужи лед. Пара красных коршунов с раздвоенными хвостами кружила в вышине над овечьим загоном, прикидывая, не слишком ли рискованно будет спикировать на тушу павшей овцы рядом, на валуне, съежилась наготове, сжалась перед прыжком рысь. Я ехала впереди (из всех мужчин, которых я знала, только Оуэн соглашался пропустить меня вперед). Я увидела издали, как со стороны замка — примерно в миле от нас — к нам спешат двое верховых. Они скакали быстрым галопом, оба в доспехах, но не в полном вооружении. Всадник, скакавший позади, держал в руках знамя, по-видимому, с изображением герба ехавшего впереди дворянина.
Я придержала коня, Оуэн поравнялся со мной. На его широком лбу проступили морщины, он нетерпеливо отбросил с лица свой единственный черный локон.
— Черт! — пробормотал он, тяжко вздыхая, его плечи поникли, руки, сжимавшие поводья, бессильно упали. Я почувствовала, как жизненные силы покидают его, и меня охватила безысходная печаль. По возрасту он годился мне в деды, я впервые увидела, что мой возлюбленный — старик. Как все старики, он уже не мог справляться с трудностями.
— Что случилось? Кто это?
— Это мой сын. Мой младший сын, Джаспер.
— Разве ты не рад ему?
— Рад, конечно. Но он все это время был занят тем, что собирал жителей Уэльса и приграничных районов на помощь королеве. Только одно дело могло привести его сюда.
— Он хочет, чтобы ты присоединился к нему.
— Вот именно.
Всадники нагнали нас. Зазвенело железо, сталкиваясь с железом, Джаспер, которого я видела в первый раз, наклонился вперед, обнимая отца, прижимая его к своему панцирю. Он был немного похож на Оуэна, но посветлее, и его глаза напомнили мне глаза Екатерины Валуа, я уже описывала вам ее портрет.
— Это Ума, — представил меня Оуэн, — индийская княжна.
Я хотела было возразить, но перехватила его взгляд. Оуэна раздражали слухи, будто в старости он связался с цыганкой.
Джаспер вежливо притронулся к ободку шлема.
— Мадам, — пробормотал он, но больше я не дождалась от него ни слова.
— Я знаю, зачем ты приехал, — устало промолвил Оуэн.
— Йорк в Шрусбери, он набирает войско на западе Ингерлонда. У него уже двадцать тысяч человек. Как только наберется тридцать тысяч и дороги просохнут, он двинется на Лондон. На юге все время шли дожди. Если он доберется до Лондона и соединится с Уориком, они наголову разобьют королеву, тем более что король по-прежнему у них в руках, и они говорят, будто он на их стороне.
Кое-что из того, что я услышала, показалось мне странным, как, должно быть, и тебе сейчас, но я не могла вмешаться в мужской разговор. Отец и сын повернули коней обратно к замку.
— Где сейчас королева?
— После битвы при Вейкфилде она оставила армию в Гулле, а сама вернулась на север, в Бервикон- Твид. Говорят, она отдаст этот город Марии Шотландской в обмен на войска и припасы, но даже если она получит поддержку шотландцев, и она сама, и ее офицеры сомневаются, чтобы ей удалось одолеть разом Уорика и Йорка.
Я снова озадаченно хмурю лоб, но на меня никто и не глядит. Оуэн проезжает под гигантским тисом, накрывшим огромной тенью, почти такой же широкой, как тень баньяна, палые ягоды и засохшие иглы у его корней. Ягоды эти красны, словно вишня, но они маленькие и в их крошечной мясистой чашечке скрывается ядовитое черное семя. Если на семечко надавить, из него выступит бесцветная жидкость, очень похожая на жемчужину, венчающую жезл, когда… Ах, мне предстоит поведать вам о печальных событиях, вот я и не спешу расстаться с последними счастливыми мгновениями.
Оуэн проехал мимо тиса и обернулся к сыну.
— Итак, она хочет, чтобы мы собрали войска и шли в Лондон, опередив Йорка.
— Вот именно.
Воспользовавшись паузой, я задаю наконец свой вопрос:
— Но ведь Йорк вместе с сыном погибли при Вейкфилде, и их головы были выставлены над воротами города Йорка. Ты сам мне говорил.
— У него есть и другой сын, старше Рэтленда, — отвечает мне Джаспер. — Он был изгнан актом парламента, но теперь он именует себя герцогом Йорком и королем в придачу.
— А, — промолвил Оуэн, — вот до чего дошло.
Сретенье. С этого дня на севере начинает ощущаться приближение весны. В церкви собирают все свечи, которые понадобятся для богослужения в течение всего года, и благословляют их. На самом деле это приношение богине, которую они именуют святой невестой. В деревнях делают соломенные куклы-чучела, укладывают их в постель и всю ночь жгут вокруг них свечи. Но это Сретенье не было праздником святой невесты, Парвати, Девы, Умы, оно стало торжеством Кали. Вечером следующего дня на рыночной площади Херефорда казнили моего Оуэна. Бедный, он до последней минуты не верил, что с ним расправятся так жестоко, — ведь он вел людей во имя королевы и короля. Эта королева, жизнь которой я, увы, спасла, — подлинная аватара Кали, за ней тянется шлейф из тысяч, десятков тысяч смертей.
Оуэн провинился не только тем, что повел войска против нового герцога Йорка и проиграл битву (сражение произошло в нескольких милях к северу от Йорка); его казнили еще и за то, что он приходился отчимом королю Генриху. Глаз за глаз — вот чего требуют жестокие и подлые законы христиан и мусульман, их «священное писание». Ну а в этом случае — отца за отца.
С ним повели на смерть еще нескольких человек, в том числе двух юношей, и. один из них в последний момент вырвался из рук стражников. Солдаты тут же изрубили его на куски, точно загнанного оленя.
Оуэн обернулся к палачу и сказал ему:
