смысл жизни. Но насколько глубокие шрамы в его душе оставила виденная им на этой огненной земле жестокость? Что он чувствовал, помогая очередному ребенку появиться на свет? Он лечил таким образом внутренние раны? Или восстанавливал в мире справедливость?
Она снова села перед компьютером, поднесла чашку к губам и продолжила чтение.
Изучая проблемы, связанные с ДНК, пытаясь понять причины преэклампсии, публикуя статьи на эти темы, Тернэ начал интересоваться евгеникой. Он много путешествовал, часто встречался со специалистами-иммунологами и очень умело, с помощью хорошо обкатанных примеров, пропагандировал свои новые идеи: социальные болезни (туберкулез, сифилис, алкоголизм), антисанитарные условия, врожденные дефекты (при том, что зачатие происходит все позже и позже) ослабляют человеческий генофонд, приводят к его вырождению. И первой мишенью для него стала социальная защита самых обездоленных, больных и слабых. Он ясно давал понять, что категорически против христианского милосердия. Опираясь на законодательство Вейль, он без колебаний рекомендовал пациенткам с осложненной беременностью аборты, даже если риск был минимальным.
В последующие годы Тернэ также продолжал много выступать, приводя все более и более вопиющие примеры. Если он видел перед собой в зале несколько сот человек, он просил поднять руку тех, у кого друзья или члены семьи страдали раком, диабетом, бесплодием. К изумлению аудитории вырастал лес рук. И тогда оратор произносил шокирующие фразы: «Наша популяция слишком стара и генетическое богатство ее истощилось. Нашим детям суждено первыми расплатиться за это: их здоровье хуже, чем у родителей».
Ошеломленная прочитанным Люси остановилась. Ей бы тоже пришлось поднять руку: у одной из ее бывших сотрудниц был диабет, а ее собственный дядя умер от рака горла в пятьдесят два года… Она вспомнила о болезни Альцгеймера, о всякого рода аллергиях… И впрямь ведь появляется все больше заболеваний, о которых и слыхом не слыхали сто лет назад. Черт возьми, а Тернэ-то прав! Чем больше проходит времени, тем позже мы решаемся родить, и, если говорить о здоровье, тем больше детей рождается с проблемами, которых не было у их отцов и матерей…
Нельзя отрицать очевидное. Люси стало не по себе, но она принялась читать дальше.
Дальше публиковались сведения о частной жизни Тернэ. В 1980-м, в тридцать пять лет, он влюбился и женился, а шестью годами позже последовал развод: когда он согласился возглавить акушерско- гинекологическое отделение большого родильного дома в ста пятидесяти километрах от столицы, жена, Гаэль Лекупе, член Парижской коллегии адвокатов, отказалась ехать в провинцию.
И вот тут глаза у Люси полезли на лоб.
Потому что название города, где Тернэ проработал с 1986 по 1990 год, было как удар в сердце.
Реймс.
Город, где в январе 1987 года появился на свет Грегори Царно.
Нет, не может быть! Люси провела по лицу руками. Нет, это слишком, такое совпадение невероятно. Реймс… Получается, Тернэ работал в той самой больнице, где родился Царно? Она бросилась к мобильнику, забытому на диване, попросила соединить с бюро актов гражданского состояния Реймса. Ее несколько раз переключали, пока наконец не назвали больницу, в которой у скрывшей свое имя матери родился мальчик, названный позже Грегори Царно.
Та самая больница.
Люси повесила трубку.
И только тогда поняла, что стоит в углу комнаты, упершись лбом в стену, — как маленькая девочка, которую наказали.
В ней проснулась уверенность: каким бы невероятным это ни казалось, роды у матери Царно в 1987 году принимал именно Стефан Тернэ. Ни малейшего сомнения. Он. А двадцать три года спустя следствие по уголовному делу снова объединило этих двух людей. Такое не бывает случайным. Это не совпадение.
Но сколько Люси ни думала, сколько ни старалась, понять не могла. Неужели Тернэ все эти годы наблюдал за Царно? Следил за ним? Он имел какое-то отношение к появлению Царно на свет? Был в нем заинтересован? Почему? Черт возьми, по-че-му?
Люси быстро дочитала статью.
После Реймса известность Тернэ как-то сошла на нет. Он вернулся в Париж в 1990-м, еще несколько раз женился и развелся, женщин менял как перчатки, детей не заводил. Работал в Нейи, продолжал исследовать преэклампсию, отодвинув на задний план акушерство, продвигался дальше в иммунологии. В 2006 году опубликовал пресловутый «Ключ к замку» и разослал тысячи экземпляров в учебные заведения и частным лицам, восстановив таким образом на некоторое время свою репутацию и дав новую жизнь своим евгеническим идеям, чтобы после этого снова уйти в тень и продолжать делать самую что ни на есть обычную карьеру.
Люси выключила компьютер и посмотрела в сторону столика, где лежали ключи от ее машины. Она знает, как называется больница, она знает дату рождения. Несмотря на то что мать Грегори Царно пожелала остаться неизвестной, наверняка сохранилась ее медицинская карточка. Найдутся и люди, которые работали с Тернэ в ту пору, которые, возможно, смогут рассказать ей о том, каким он был акушером, имел ли отношение к матери Царно, к самому новорожденному, может быть даже, кто-то помнит, как протекали роды… Вдруг этот ребенок, это порождение дьявола, или его мать, или его отец оставили след в чьей-то памяти? Или вдруг биологическая мать все-таки оставила свое имя в каких-то бумагах?
Раз выпала такая возможность, надо попробовать. Надо попытаться понять, что могло связывать Тернэ с убийцей ее дочери. До Реймса всего-то пара часов пути, если не меньше.
Прежде чем отправиться в путь, Люси все хорошенько обдумала. Она знала, что в таком насквозь забюрократизированном месте, как больница, рискует натолкнуться на глухую стену непонимания. И там ей на слово не поверят, потребуется фальшивое служебное удостоверение — не копия, пусть даже отличная, а «настоящая» карточка, которую она могла бы сразу вынуть и сунуть под нос. Хотя на самом деле никто ведь толком не знает, как выглядит настоящая карточка.
В бумажнике у нее есть подходящая по размеру фотография, а у Шарко отличный цветной принтер…
Люси снова включила компьютер, вышла в Интернет. Сайтов, где предлагалось изготовить «ради потехи» самые разные документы, оказалось предостаточно. Водительские права, дипломы высших учебных заведений, свидетельства о браке или разводе… Четверть часа спустя, принтер выплюнул белую картонку с фальшивым служебным удостоверением. Люси решила снова назваться Амели Куртуа: лучше раньше времени не светиться. Она аккуратно обрезала картонку, чуть помяла, чтобы не выглядела слишком новенькой, приклеила, куда положено, свою фотографию, оторвав ее от пропуска в медиатеку, и засунула подделку во внутренний полупрозрачный кармашек бумажника.
Не придерешься. Вот и отлично, опыт и нахальство — залог успеха. Или, скажем, девяноста процентов успеха.
На этот раз она окажется единственной, кто ведет параллельное расследование, никому не придет в голову копать в этом направлении, даже Франку. Потому что никто не знает столько о Царно, сколько знает она, и связь между убийцей, родившимся в Реймсе, и больницей, где Стефан Тернэ работал больше двадцати лет назад, никому не установить.
Она надела куртку, положила в карман снимки с места преступления — из квартиры Тернэ — и вышла, захлопнув за собой дверь.
Люси не обратила внимания на человека за рулем стоявшей перед домом машины. А Бертран Маньян, едва она исчезла за углом, усмехнулся, прикурил и двинулся в направлении набережной Орфевр.
