Приди, сладкая смерть

оказывается. У него с каждым вторым работником больницы заключен договор на страхование жизни того, кто дольше проживет. Но умирает-то, ясно, не Черни, умирают, ясно, другие.

— У него и со Штенцлем был такой договор?

— Я же тебе говорю.

— Но как же он себе это может позволить? Страховки ведь стоят сколько.

— Что значит «позволить»? Он ведь добывает договоры для страховой компании. Одни комиссионные покрывают уже половину его собственного взноса. У него якобы больше сотни договоров заключено. Каждый по меньшей мере на миллион.

— А по статистике из ста человек за год один умирает.

— Я в статистике ничего не смыслю.

— А иначе бы все люди больше ста лет жили.

— Да, если так посмотреть.

— Только нужно, конечно, учитывать возрастную пирамиду. Это очень дотошный расчет, какое будет соотношение между страховыми выплатами и смертностью. Страховые общества ведь тоже не дураки.

— Страховые общества — нет. А люди дураки. Этот Черни уже все давно со страховой компанией тайно обговорил.

— И ты думаешь, ему выгорает?

— А если в какой год вдруг не выгорит и никто не умирает, то приходится и помочь слегка, — сказала Николь. Она вдруг рассмеялась. — Надеюсь, ты мою болтовню не будешь всерьез принимать?

— Однако ты довольно весело выглядишь, и не подумаешь, что у тебя пару недель назад любовника застрелили.

— Это кто говорит?

— Это я говорю. Или ты здесь кого-то еще видишь?

— Кто про любовника говорит?

— Все.

На всякий случай Бреннер отступил на шаг назад. Но Николь и не пыталась вцепиться ему в лицо. Она лишь спросила с ледяной марсианской миной на лице:

— Что все говорят?

— Что ты воевала с Ирми.

— А так оно и было. Только это вовсе не значит, что меня интересовал Штенцль. Мне хотелось, чтобы Ирми убралась отсюда, потому что она все время что-то вынюхивала. С ней что-то было не так.

— А с тобой ничего не было? Со Штенцлем?

— Нет уж, спасибо.

Ну как тут по таким глазам поймешь, правду человек говорит или нет? А Бреннер тогда взял и просто сказал:

— Если ты его не убивала, значит, это был Черни.

— Очень остроумно. Мне Черни и в самом деле неприятен с его денежными делами. Но вся эта затея со страховками просто игра в рулетку. Он ставит свои деньги на разных людей и надеется, что хотя бы один из них помрет вовремя.

— Надеюсь, не русская рулетка.

— Тут разницы почти никакой, разве что все вы, водители, свои деньги в покер проигрываете. Ваша фирма играет в баре, в подвале, — Николь опять изображала суровую медсестру, — а спасатели из Союза — в Golden Heart. Везде одно и то же. Я вообще не удивилась тому, что с Ланцем и Бимбо стряслось.

— И откуда ты только еще и про это знаешь?

— А ты как думаешь, зачем у меня здесь сегодня опять уголовная полиция была?

— Может, ты им нравишься.

— Ты сказал «может» или мне показалось?

— И тебя это совсем даже не удивило?

— Что я уголовной полиции-то нравлюсь?

— Что Ланц убил Бимбо.

— Нисколько. При таких карточных долгах, какие Ланц у Бимбо наделал.

— Чего ты только не знаешь.

Николь глядела на него таким долгим осуждающим взглядом, что пару секунд ей пришлось держать голову в полной неподвижности. И тогда Бреннер заметил у нее совсем слабые усики, как у Ханзи Мунца. И хочешь верь, хочешь нет, это делало ее только красивее.

— Про ваши карточные долги всякий знает. Только спасатели из Союза нисколько не лучше. Ты не поверишь, на какие они суммы в своем Golden Heart играют.

— Ты ходишь в Golden Heart?

— Раньше ходила.

— Почему только раньше?

— До того, как Штенцль стал моим шефом. Заведение ведь ему принадлежало. По крайней мере половина.

— А кому принадлежит другая половина?

— Откуда я знаю. Брату его, я думаю. Но когда потом через полгода Штенцль стал моим шефом, мне странно было бы туда еще и по вечерам ходить. Да к тому же он со своим братом поссорился.

— Ты про это и полиции тоже рассказала?

— Ты что думаешь, я пойду с такой вот пиджачной парой в Golden Heart?

Бреннер задумался, не было ли это приглашением. Но ради осторожности он покамест быстренько сказал про другое:

— Пиджачная пара — это хорошо. А все равно сразу видно, кто из них шеф.

— Конечно. По запаху пота.

— Всегда эти женщины со своим нюхом, — удивился было Бреннер, но подробнее расспрашивать не стал. Ему еще нужно было вернуться к вопросу о приглашении. — Теперь ты, значит, опять можешь ходить в Golden Heart!

— Теперь вообще-то опять могу сходить.

— Сегодня в десять?

— Однако ты будешь первым из вашей фирмы, кто отважится туда пойти. В стан врага.

— С тобой мне не страшно.

— Ерунда!

— Значит, в десять?

— Но только если ты сдашь еще и те таблетки, которые у тебя дома лежат.

Бреннер, конечно, почувствовал себя полным идиотом, потому как Николь видела его насквозь своими рентгеновскими глазами.

— Да, жалок тот, в ком совесть нечиста, — отвечала знавшая своих людей Николь с улыбкой.

И эта улыбка занимала его до десяти вечера больше, чем вопрос о том, кто же мог убить Бимбо и Штенцля.

На другой день он все еще не мог понять, отчего у него так раскалывается голова, из-за того ли, что он бросил принимать таблетки, или просто из-за того, что он до четырех утра просидел с Николь в Golden Heart.

Или потому, что его так озадачило, что официанткой в Golden Heart была именно Ангелика Ланц.

8

Голова его раскалывалась так, словно у него за ночь выросла вторая, похожая на грохочущий прицеп.