14
Ну, тут, конечно, сразу бегом из квартиры. Бегом из двадцатипятиэтажной мещанской башни, из благоустроенного парка. И прямо в такси, которое Бреннер заказал по телефону еще от Лунгауэрши. Пока он размышлял, кого же ему напоминает голос диспетчера такси, записанный на пленке, на глаза ему попалась выцветшая фотография рядом с телефоном. Пышущий здоровьем молодой парень, примерно как в старых черно-белых фильмах обычно изображали крестьян.
— Это ваш муж? — спросил Бреннер, потому что такси все еще не отвечало.
— Мой сын.
— Так, значит, у вас есть еще один…
Боже мой. Сначала думать, потом говорить, это ведь старое правило. И Бреннер сейчас мог бы оказаться в лучшем положении, если бы придерживался правила своего старого учителя латыни. Потому что прямо посреди фразы у него пулей промелькнули сразу две мысли: голос в телефоне почему-то напомнил ему о его сводной сестре, которая вышла замуж в Берлин, когда ему было двенадцать лет. За некоего Гунтера Шмитта. Но росли они с Бреннером порознь, а за тридцать пять лет после ее свадьбы виделись, может, два или три раза, и хочешь верь, хочешь нет: иногда он просто-напросто забывал, что у него есть сестра.
А человек на фотографии был, конечно, сам Лунгауэр. До того, как Бимбо проделал ему крестовой отверткой дырку в мозгу.
Из-за этого несчастного случая он потерял не меньше тридцати килограммов, подумал Бреннер. Хотя теперь он уже знал, что это был не несчастный случай.
В такси Бреннер все время слегка втягивал голову, потому как если ты работаешь на «скорой», то на улицах все кишит твоими коллегами, которые могут заметить, что ты прогуливаешь школу. Ведь разъезжал он сейчас нелегально, он просто попросил восьмитысячника часок поработать одного. Это было в четверть одиннадцатого. А сейчас уже больше половины второго.
При этом ему ведь уже должно было быть все равно. После того как ему Лунгауэр все рассказал, как присмотр за вдовами обернулся подделкой завещаний. А подделка завещаний — ускорением вступления их в силу. И как Лунгауэру все осточертело и он получил заказное послание крестовой отверткой в голову.
И как потом подруга Лунгауэра продолжала расследование на свой страх. Как Ирми верила, что добьется справедливости для Лунгауэра.
— Настроение хорошее? — Таксист отвлек насвистывающего пассажира от его мыслей.
Но Бреннер не дал ему никакого ответа. В любом случае опасно отвечать венскому таксисту. Это мое тебе предостережение на всю жизнь. Потому что он тебе потом тоже ответит, это уж гарантировано, и, как правило, тебе его ответ вряд ли доставит удовольствие, больше я про это не хочу говорить.
— Настроение хорошее? — еще раз спросил таксист.
В ответ Бреннер перестал свистеть. Потому что только теперь заметил, что на губах у него эта его вечная мелодия.
Без чего-то два он был в диспетчерской «скорой». Он прошмыгнул по двору мимо камер и сразу поднялся в свою квартиру.
Из окна он стал наблюдать за двором и ждать, когда вернется Ханзи Мунц. Без двадцати три подъехал семьсот сороковой. Бреннер тут же спустился и перехватил Ханзи Мунца еще во дворе.
— У тебя есть пять минут?
— Конечно.
— Поднимись ко мне ненадолго.
Ханзи Мунц хотя и удивился, но без церемоний пошел с Бреннером.
— У тебя славно устроено, — обвел он квартиру взглядом знатока. — Откуда у тебя такие красивые шкафы из ореха?
— От моего деда.
— В наследство досталось? Очень недурно.
— В наследство. И умер он сам по себе.
— Умирают всегда сами по себе.
— По большей части.
— За смерть денег не берут.
А стоит жизни, должен был сейчас сказать Бреннер. И последние пять тысяч раз он так и говорил. Но на этот раз сказал только:
— Очень остроумно.
— Что с тобой сегодня? У тебя что, печенка не в порядке? Какая муха тебя укусила?
Невероятно, подумал про себя Бреннер. Насколько по-разному звучит одно и то же в устах Клары и у этого Ханзи Мунца.
— С какой стати ты сказал про печень? — набросился он на Ханзи Мунца.
— Ты что, с ума сошел? Почему мне нельзя говорить про печень?
— Ты еще помнишь, как Бимбо ходил за донорской печенью? Когда короля поцелуев застрелили.
— Понедельник, двадцать третьего мая, семнадцать часов и три минуты.
— И почему ты так точно знаешь?
— Не каждый день присутствуешь при том, как кого-нибудь убивают.
— А в себе ты вполне уверен?
— Мне в армии уже от одного запаха ружейного масла плохо становилось.
— А от донорской печени тебе не бывает плохо?
— Да что ты все время с этой донорской печенью носишься?
— Ты можешь вспомнить, где стоял Бимбо, пока ждал свою донорскую печень?
— Да где ж ему стоять? Около Рози, где мы всегда стоим.
— Он там один стоял?
— Нет, Ланц у нас перед самым носом проскочил. Поэтому так долго ждать пришлось.
— Ты видел, как Ланц там стоял?
— Хотел бы я знать, какое тебе до этого дело.
— Ты его видел?
— Ты же знаешь, со стороны парковки киоск Рози видно только сзади.
— Ты видел, как Ланц туда шел?
— Слушай, у меня было на что посмотреть, кое-что получше Ланца, ей-богу.
— Ты смотрел на обжимающуюся парочку?
Ханзи Мунц попытался грязно ухмыльнуться, но это дело небезопасное. Это как если ты прыгаешь с десятиметровой вышки и ошибешься, выбрав прыжок не той сложности. И когда не получится, то выглядишь как полный идиот.
Однако идиотская ухмылочка с него сразу слетела, как только Бреннер сказал:
— А если я тебе скажу, что Ланца у киоска вовсе даже не было, потому что он сразу понес наверх в хирургию донорскую почку?
— А тогда бы Бимбо давно уже вернулся в машину с донорской печенью.
— Но он тем временем занимался чем-то другим. Его ведь ты тоже не видел.
— Но что же он в это время делал?
— Ты что, ни о чем не догадываешься?
Ханзи Мунц промолчал. Но чем плотнее он сжимал губы, тем больше выкатывались у него глаза.
— Настроение хорошее? — неожиданно спросил его Бреннер голосом таксиста, так что Ханзи Мунц стал выглядеть еще больше испуганным.
— Ты что, с ума сошел? Где бы Бимбо стал оружие прятать? Они же все обыскали!
— Ты сегодня на семьсот сороковом ездил?
— Ты же знаешь, с тех пор как Бимбо помер, на этом семьсот сороковом я езжу.
Мунц так этим гордился, что сразу же раздулся от восторга.
— Молодой больше никому не дает ездить на новом семьсот сороковом. На следующий месяц будет
