территорию. Самым дотошным образом. И замечаний практически не имела, насколько нам известно.
— Думаю, с этим вопросом можно закончить, — вмешался министр юстиции. — Надо принять реальность как она есть, а не пускаться задним числом в рассуждения, что было бы, если бы… Давайте займемся… — Он прошел к двери, открыл ее.
— Где чертежи? — спросил Петер Салхус, глядя на начальника полиции.
— Чертежи отеля?
Салхус кивнул.
— Они у нас. Я распоряжусь, чтобы тебе немедля предоставили копии.
— Спасибо. — Примирительным жестом Салхус протянул руку. Бастесен, помедлив, пожал ее.
Было уже начало третьего. О Хелен Бентли по-прежнему ни слуху ни духу. И по-прежнему даже неизвестно в точности, когда она пропала. И ни начальник Службы безопасности, ни начальник ословской полиции еще не знали, что поэтажные планы отеля «Опера», которые они штудировали в унылом здании на Грёнланнслейр, 44, не вполне соответствовали действительности.
6
Проснулся он оттого, что в ухе было полно блевотины.
От мерзкой вони свербело в носу, и он попробовал привстать. Руки не слушались. Он рухнул на прежнее место. Н-да, это уж чересчур. Еще и блевать начал. Успел забыть, когда его последний раз выворачивало от всей этой дряни, которую он в себя вливал. За многие десятилетия желудок притерпелся и не восставал. Остерегался он только денатурата. Денатурат — это смерть. Два года назад, ловко провернув дельце с контрабандой, он вместе с двумя собутыльниками загремел в больницу. Отравление метанолом. Один кореш помер. Второй ослеп. Сам он через пять дней оклемался и двинул домой, живехонький. Врач сказал, что ему чертовски повезло.
Привычка, подумал он тогда. Очень полезная штука.
Но денатурата с тех пор остерегался.
В квартире царил жуткий бардак. Он это знал. Не мешало бы что-то предпринять. А то ведь соседи начали жаловаться. На вонищу в первую очередь. Надо маленько прибрать, иначе выставят на улицу.
Он снова попробовал подняться.
Черт. Перед глазами сплошная круговерть.
В паху сильная боль, в волосах блевотина. Если спустить ноги с дивана, то, возможно, встать все- таки удастся. Кабы не этот треклятый рак, все бы обошлось. Он бы не блевал. И имел бы силы встать.
Медленно, стараясь не напрягать жалкие остатки мускулатуры на тщедушном теле, он сдвинул ноги с дивана к журнальному столику. Постепенно привел себя в более-менее вертикальное положение, опершись коленками на скомканный половик и припав грудью к диванному сиденью, словно в молитве.
Телевизор орал слишком громко.
Он вспомнил, что включил его, когда под утро явился домой. Смутно вспомнил и что кто-то стучал в дверь. Сердито, со всей силы, н-да, эти окаянные соседи вечно донимали его — то спозаранку, то за полночь. К счастью, больше ничего не произошло. В такой день, как нынче, полиции недосуг тащиться сюда да забирать старого алкаша.
— Да здравствует Семнадцатое мая! Ура! — натужно просипел он, кое-как взгромоздившись на диван.
— По-прежнему точно неизвестно, когда президент Бентли исчезла из гостиницы…
Голос ведущего ножом вонзался в измученные мозги. Он попытался разыскать пульт в тарараме на столике. Пакет картофельных чипсов опрокинулся на старые газеты и купался в пиве из перевернутой вверх дном банки. Почти целую пиццу, которую он накануне получил в подарок от кореша и приберег на праздник, кто-то изрядно подъел. Только вот непонятно — кто.
— Насколько известно редакции «Ежедневного обозрения», американский президент…
Да-а, а ведь ночка выдалась отличная, по всем статьям.
Настоящая выпивка, не чета всегдашней паршивой водяре да самогону. Ему досталось целых пол- литра «Аппер тен». И сказать по правде, это еще не все. Он перехватил кой-чего у других, украдкой, конечно, только раз вспыхнула небольшая потасовка. Но это нормально, обычное дело промеж корешей. Когда попойка кончилась, он еще пару чекушек прикарманил. Харримарри слова бы не сказала супротив. Харримарри — баба своя в доску. Ей здорово повезло, когда та полицейская и ейная богатенькая лесба подобрали ее и взяли к себе домработницей. Живет она теперь в западном Осло, впору нос задрать. Но Харримарри не из таковских, она помнит, откуда вышла. И хотя носа не высовывает из квартиры, сидит там как в крепости, но денежки Верит в Бурет присылает, дважды в год. 17 Мая и на Рождество. Тогда вся давняя компашка гуляет напропалую. Пируют как порядочные.
После такой роскошной пирушки он бы никак не должен чувствовать себя настолько паршиво.
Дело не в выпивке, всему виной окаянный рак яичек.
Когда он под утро, должно быть часа в четыре, тащился домой, над фьордом разливался прямо-таки волшебный свет. Само собой, выпускники горланили вовсю и выпендривались, но в спокойные мгновения он нет-нет да и присаживался отдохнуть. На лавочке, а не то на ограде возле мусорного бака, где нашел целехонькую, непочатую бутылочку пива.
Свет весной такой чистый, красивый. Деревья казались словно бы дружелюбнее, и даже машины сигналили не так злобно, когда его раз-другой резко занесло на проезжую часть и водителю пришлось жать на тормоза.
Осло — его город.
— Полиция просит всех, кто, возможно, что-то видел…
Черт, да куда же запропастился пульт?
Ах, вот он. Наконец-то. Под пиццей запрятался. Он убавил громкость и снова плюхнулся на диван.
— Бог ты мой, — растерянно пробормотал он.
На экране показывали одежду. Синие брюки. Ярко-красный жакет. Туфли, самые обыкновенные с виду.
— …по данным полиции, именно так была одета президент Бентли, когда исчезла. Очень важно…
На часах тогда было десять минут пятого.
Он аккурат посмотрел на башенные часы возле старой Восточной дороги и тут заметил ее. Ее и двух мужиков. Она была в красном жакете, но для выпускницы старовата.
Ох, блин, как же болит в паху!
Кто-то пропал?
Ночка выдалась хоть куда. Он, конечно, крепко поддал, но был вполне в своем виде, раз сумел через весь город добраться до дома, и наелся досыта, и чувствовал себя хорошо. Улицы разукрашены цветными гирляндами, чистота кругом, это он тоже заметил.
Вонища от блевотины — сущий кошмар. Надо что-то делать. Прибрать маленько. Отмыть, чтоб на улицу не вышвырнули.
Он закрыл глаза.
Треклятый рак. Впрочем, все равно помирать, не от одного, так от другого, думал он. Ничего не
