Усевшись возле костра, еще раз в подробностях описал всем свое видение, как Кабан язык себе откусывает, и какую полезную и нужную работу мы с Дмитром провели. Народ слушал, потом начались обсуждения. Старшие товарищи вспоминали случаи из боевой биографии, кто, когда, и при каких обстоятельствах себе языки отгрызали. Сошлись во мнении, что случаи такие не единичны, сами присутствующие такого не видели, но от других слышали не раз.
Беседа с Кабаном у атамана затягивалась, выслушав все, что рассказал пленный, атаман, не уставал выдумывать новые вопросы. Любопытство было свойственно атаману, не в меньшей мере чем мне. Мне аж интересно стало, о чем можно столько спрашивать человека, который уже все рассказал. Но все в этой жизни проходит, и хорошее и плохое. Встал, в конце концов, со стула и атаман. Хмурясь, вернулся он на свое место среди старших товарищей, сидел молча, помешивая палочкой угли костра, видимо сортируя информацию по грифам секретности, и решая, что поведать боевым товарищам.
Чувствуя, что нас с Дмитром сейчас отошлют подальше, и будут искать пути выхода из кризиса, в своем узком кругу, решился на довольно рискованный шаг, в надежде повлиять на будущие события. Взволновано вскочив на ноги, я громко, и срывающимся от волнения голосом, начал говорить
– Казаки, батьку атаман, дозволь слово молвить!
– Чего тебе еще, Богдан? – недовольно взглянул на меня Иллар. Поскольку команды заткнуть рот не последовало, воспользовался принципом любого правового общества, 'что не запрещено, то разрешено', и уже говорил не останавливаясь, не давая никому вклиниться в поток моей мысли.
– Видение у меня было, казаки! Едем мы на трех возах, по дороге, вверх по Днепру, как будто в Киев на базар едем. В первом возе, вот этот казак, прихованый (спрятанный укр.) лежит, дорогу показывает. Во втором човен (лодка укр.) новый лежит, как на продажу, в третьем еще чего-то. Едет нас полтора десятка казаков да атаман. Как показал нам он место тайное, переправился десяток казаков на левый берег, все в халамыдах, таких, как у меня, чтоб ходить скрытно, с луками да стрелами. И стали мы на том берегу скрытно в засаде ждать. Приезжают вскоре три десятка татар, а с ними старый мурза. Осмотрелись, десяток вверх уехал, второй вниз, а третий с мурзой старым остался. Тут мы их стрелами посекли, старого, живым схватили, и обратно на свой берег переправились. И еще сказывал мне святой Илья, если не словим того мурзу, беда может с нами случиться, так что постараться нам всем надо. Какая беда от того старика может быть, того не говорил. Может, тот мурза, колдун татарский. Того мне не ведомо.
– Все сказал, Богдан? – Атаман смотрел на меня холодно, и не скрывая угрозы. Такие люди как он, не любят даже косвенных манипуляций, которые они чуют спинным мозгом. К тому же он был какой-то слишком трезвомыслящий, святой Илья, не вызывал в нем должного почтения. Это было и хорошо и плохо. Так всегда в этой жизни.
– Все, как на духу рассказал, батьку!
– Тогда, собирайте все, что вы с этих троих сняли, да коней их готовьте. Отвезете все Дмитру на хутор. Только так идите, чтоб никто вас по дороге не видел. Никому про черкасских казаков ни слова. Спрашивать будут, что да как, говорите, на татарский дозор нарвались, вынюхивали татары что-то на нашем берегу. Всех их стрелами посекли, добычу пока не делили. Если все живы будем, потом на троих разделите. Вы добыли, вам и делить. Как Дмитра довезешь, найдешь Мотрю, попросишь, чтоб к нему ехала, рану осмотрела. Сам в селе отдыхай, моего наказа жди. Все поняли, казаки?
– Все поняли, батьку – дружно ответили мы с Дмитром, отправляясь выполнять наказ.
Возвращаясь шагом следом за Дмитром, который заявил, что знает короткую дорогу в свой хутор, и ведя в поводу свою заводную и еще троих коней, думал, что права народная мудрость, самое трудное занятие, это ждать и догонять. Трудно ждать решение, которое касается тебя, но принимают его другие дяди, без учета твоего мнения. Оставалось надеяться на то, что ход их мыслей, не будет сильно отличаться от моих.
Блажен, кто верит, тепло ему на свете!
Чуть заметная тропинка вилась густым мешаным лесом, то опускаясь в овраги, в которых журчали кристально чистые холодные ручьи, то взбираясь на холмы, заросшие, как и все вокруг, столетними ясенями, дубами и соснами. Она пересекала небольшие поляны, издали похожие на солнечные колодцы, вырубленные в сумраке леса, и пробегала мимо небольших темных озер, прячущихся в тени деревьев, и улыбающихся солнцу лишь в летний полдень. Мы углублялись в Холодный Яр, Дмитро, по каким-то, ему известным приметам, переходил с одной тропинки на другую, и уверенно вел нас по маршруту. Неторопливая дорога убаюкивала вкупе с кубком вина, которым угостил атаман перед отъездом. Перед глазами еще раз стали события последних часов.
Громогласно поблагодарив нас троих за проявленную бдительность, и обезвреживание такого опасного дозора, посланного татарами, пустил по кругу свой серебряный кубок, и как бы невзначай спросил Дмитра.
– А что Дмитро, ты как думаешь, чего на вас эти казаки кинулись?
– Так это, батьку, старый этот, баял им чего-то, наверно понял, что выкрыли мы их, и давай они к лукам тянуться, и коней навстречу разворачивать.
– А как он понял, что вы их выкрыли?
– Так Богдан про Загулю, давай байку рассказывать, что он низкий и конопатый, а они даже не почесались. Знамо дело не видели они его в глаза, а в гости к нему едут. Кто ж такому поверит.
– Так и липнет к тебе беда Богдан, куда не сунешься, везде напасть какая-то, тебя ждет, с чего бы это, по твоему разумению, такое деется? – Атаман смотрел на меня холодно и оценивающе, как смотрят на соперника перед поединком.
– Так знает нечистый, батьку, что мне святой Илья помогает, вот и хочет меня со свету свести, – простодушно глядя ему в глаза, не долго думая, выдал свою теорию происходящих событий.
– Вот оно как, – иронично заметил атаман, протягивая мне полный кубок, – тяжкая у тебя доля, Богдан, у нечистого слуг много, ты смотри, не поддавайся, как мы, без твоих видений знать будем, что дальше делать.
– Все понял, батьку, не поддамся, – на полном серьезе ответил, делая вид, что не замечаю его иронии, и прильнул к кубку. Тут жизнь в очередной раз решила меня проверить, готов ли держать ответ за свои слова.
Мы стояли возле коней, готовясь в дорогу, атаман подошел к нам сказать пару напутственных слов. Когда он решил угостить нас на дорогу вином, и велел тащить к нему кубок с бурдюком, подтянулись и остальные, кто ж такое пропустит. Дерево с пленниками было от нас в десяти шагах, спереди и справа. Мы стояли небольшим кольцом, каждый был повернут к дереву своим боком, атаман стоял к нему практически спиной, мне дерево было хорошо видно, поскольку был развернут к нему, лицом. Опустошая кубок, краем глаза выхватил какое-то движение со стороны дерева и тело, без участия сознания, успело вытянуть правую руку с недопитым кубком в сторону дерева.
Как хорошо, что мое сознание, в тот момент, было занято важным вопросом сравнительного вкусового анализа употребляемого напитка, с винами имевшими хождение в Союзе, незалежной Украине, в 20, 21 столетии, и не мешало телу действовать. Еще древние китайские мудрецы, заметили и записали, когда пьяный человек падает с арбы, он ничего себе не ломает, потому что его дух и тело едины. Если вы задумавшись идете по улице, то споткнувшись, вы никогда ничего себе не повредите, и, как правило, упадете на выставленные руки. Другое дело, что когда вы смотрите под ноги, то можете вообще не споткнуться, и не упасть.
Что-то сильно ударило в кубок, выбивая его из моей руки, и срикошетило мне в грудь. Не успели мы сообразить, что происходит, как пожилой рухнул животом на костер, и откатился в сторону сжимая в правой руке тонкую горящую палку, которую он несколько раз ударил оземь, сбивая пламя и обгоревший уголь.
– Будь ты проклят, – нечленораздельно промычал он.
Попробуй, поговори, когда у тебя, целые сутки, во рту палка торчала. Впрочем, пожилого все поняли, уж больно горели ненавистью его глаза, которыми он смотрел на меня. Откинувшись на спину, он с размаху всадил обгоревшую, заострившуюся палку себе в глаз, дернулся несколько раз, с тяжелым хрипом вдохнул,
