разрозненные мысли. Какой предстоит разговор, не знал, но нужно быть ко всякому готовым.
Атаман вышел сразу, как только вошел во двор, видно его младший сын, меня издали засек, и доложил.
– Богдан, делай что хочешь, но чтоб через два дня, у тебя было готово десять халамыд, таких как ты, по полю, в походе ходил.
– Сделаем батьку, только сетку надо у дядька Николая купить, я с ним разругался, жадный он, как хомяк.
– Ни монеты ему не давай, он тягло в этом году не давал, плакался урожай у него поганый, гречкосей хренов, ленивый и брехливый. Даром я его в село взял, но кто ж знал, что так будет.
– А что, батьку надумали вы того старого мурзу изловить?
– Надумали, с твоей помощью, – атаман вновь холодно и иронично смотрел на меня.
– А меня с собой возьмете? – спросил с детской наивностью, широко, с надеждой, открыв глаза.
– Куда ж мы без тебя! Теперь, ты у нас затычка в каждую дырку. Скоро я скажу казакам на круге, стар стал уже, вас водить под своей рукой, вырос у нас молодой сокол, ему теперь вас в походы водить. – Атаман говорил с едва уловимой иронией, но взгляд морозил. Нужно было что-то делать.
– Другую судьбу тебе святой Илья предрек, атаман. Сказал он, твоя судьба всех казаков объединить, под свою руку поставить. Главным атаманом войска казачьего стать. Из казаков силу слепить, с которой каждый враг считаться будет. Долго еще тебе батьку, атаманом быть, не отпустит тебя товарищество. – Атаман иронично хмыкнул, но глаза его погрустнели. Видно было, что сказанное задело его, похожие мысли не раз посещали его голову.
– Ошибся твой святой, Богдан, не по Сеньке шапка. Атаманы, покрепче меня, то учинить пробовали, да не вышло ничего доброго. А я, и пробовать не стану. – Он задумался о чем-то мне не ведомом, но вполне представимом. Как у нас народ объединяют, мне было известно множество примеров, и в отличии от многих, предков я не идеализировал. Наверняка у них методы были не лучше. Не могли у умных предков, такие глупые потомки получиться.
– Святой Илья сказал, они покрепче были, батьку, а ты умнее них будешь. Одни нагайкой всех в кучу сгоняли, другие пряником к себе подманить хотели. А тут и тем и другим нужно, кого нагайкой, кого пряником, а лучше и тем и другим сразу. Пряник перед глазами держишь, а нагайкой сзади щелкаешь. Ну и стреножить с умом. Чтоб и простор видели, и далеко разбрестись по степи не могли. Но когда еще до того дойдет. А как дойдет, Господь покажет нам дорогу. Меня, святой Илья, учил словам Господа нашего Иисуса. Не заботься, говорил, за день завтрашний. Даст Бог день, даст Бог пищу. У каждого дня в достатке своих забот.
– Баять у нас каждый мастак, тех, кто слушает, да на ус мотает, таких всегда мало, каждому дай хоть троих под рукой водить, лишь бы атаманом слыть. И ты, такой же как все, Богдан, два вершка от горшка, а уже в атаманы пнешься, и всех учить уму-разуму.
– Брехня то батьку, и навет. Богом клянусь и святыми заступниками, святого Илью призываю в свидетели, не было того ни в сердце моем, ни в мыслях. Ходить буду под твоей рукой, сколько сил станет, и не будет от меня замятни и разбрата в товариществе. Все силы свои положу, чтоб сходились казаки под твою руку. А если нарушу эту клятву, пусть сотрет Господь меня с земли, и весь мой род, чтоб следу от нас не осталось. – Твердо и спокойно глядя в его глаза, достал из-за пазухи, и поцеловал большой медный крест. Глаза атамана немного оттаяли. Слово, в эти времена, весило побольше, чем в наши, и ним старались не раскидываться.
– Если б ты знал Богдан, сколько клятв я слышал за свои годы, и как мало они весили. Подумай сам, какая выгода тебе мне помогать, нет никакой. Чужой ты человек. Был бы ты моим сыном, может быть, тогда бы поверил, и то не до конца. – Глаза атамана уже улыбались, глядя на меня. Не знаю, нарочно он сказал последнюю фразу, или просто для красного словца приплел, но среагировал я на нее мгновенно, что-что, а реакция у нас с Богданом была отменная, сам иногда удивлялся.
– Батьку, все в твоей власти, сегодня чужой, завтра родной. – Он смотрел в мои чистые и честные глаза непонимающим взглядом, пока до него не дошло, что я имею ввиду, и он громко расхохотался.
– А тебе Богдан, палец в рот не клади, по локоть отхапнешь. А что, этому, тебя, тоже святой Илья научил?
– Так это, батьку,…
– Я все помню Богдан, голова у тебя пустая как бубен, а язык и руки сами вертятся. Какие дурницы слушать приходится, прости Господи. Иди Богдан, халамыды делай, а то обратно захочется тебе голову снести. Не можешь правды сказать, так хоть молчи.
– Понапраслину на меня баешь батьку, нету лжи в моих словах. А что не всю правду говорю, так ты сам сказал. Чужому человеку до конца веры нет. – Тут уже атаман все понял с полуслова.
– Знал я, что ты хитрый хлопец, Богдан, но снова ты меня удивил. Потолкуем с тобой об этом через две зимы. Только яблоко доброе само не падает, и окромя тебя, на него охотников в достатке. Так что потрудиться тебе придется, если хочешь, чтоб в твою сторону ветер подул.
– Потрудимся, батьку. Так что побегу я батьку, за сеткой, десять халамыд, то не одну связать, работы много.
– Беги. А чего ты по селу с взведенным самострелом ходишь? Кур соседских бьешь? – Атаман углядел мой, заряженный тупой стрелой самострел.
– Так хотел с Керимом бой учинить, как с татарином биться буду, а он на охоту уехал.
– То-то я смотрю, на тебе тулуп зимний, и шолом Ахметкин, с маской железной. Один такой шолом на всю округу был. Ну, идем в огород, проверю я, вместо Керима, как ты к бою готов.
Мы вышли в огород, быстро отмерив шестьдесят шагов и положив посередине палку, стали на исходные позиции. Все эти дни, в свободную от забот минуту, вспоминая и проигрывая последний поединок с Керимом, был уверен, что поймал перед своим выстрелом правильный настрой. Та пустота, царившая во мне, то чувство общности с землей, травой, Керимом, его луком, стрелой, не могло быть ошибкой. Но где-то в момент прицеливания, поиска его силуэта, в просвете своего прицела, оно слегка деформировалось, и сколько не старался, не мог его удержать даже в иллюзорном поединке, что уж говорить о реале. Сегодня мне в голову пришла простая и очевидная мысль. Ведь мне не обязательно стрелять, это татарин ищет моей смерти, мне обязательно, не поймать стрелу. Поэтому решил разбить стоящую предо мной задачу на две. Сначала увернуться от стрелы, а дальше как будет.
Пока мы ходили, отмеряли, медленно погружался в состояние оторванности, в состояние, в котором ткань мира теряет объемность, становится плоской, и ты начинаешь ощущать себя связанным с этой реальностью, только одной гранью, остаток от тебя уносится в другие сферы, из которых, все происходящее теряет скорость, время, размер. Все окружающее становится частью тебя, натягивающий лук Иллар, летящая стрела, твое тело, становятся пальцами большой руки, и ты знаешь наперед, как будет двигаться каждый из пальцев.
Первую стрелу Иллар пустил сразу, едва мои губы дали команду. Затем подошел к разграничивающей палке и начал стрелять с тридцати шагов. Вначале он делал перерывы между выстрелами, затем они начали сокращаться, и восьмую стрелу он пустил сразу за седьмой, поймав меня в движении. Удовлетворенно хмыкнув, он уважительно сказал.
– Молодец! Быстрый ты, чертяка, что мои стрелы. Не возьмет тебя татарин. А чего ж сам не стреляешь?
– Будет время после него, выстрелю. А не будет, и так добре. Это он ищет моей крови, мне от него ничего не надо. Спаси Бог тебя, батьку, что проверил меня, пойду я халаты делать. А от стрел тикать, меня Керим научил, сам бы вовек не научился.
– Ишь ты, старый пень, что умеет. А никому не скажет. Тронул ты его сердце, Богдан, раз он тебе, такое, показал. Сколько лет живет, слова доброго от него никто не слышал. Увидишь его, передай, чтоб на середу готов был к походу. С собой возьмем. Таких лучников как он, один на тьму.
– Понял, батьку, передам. Батьку, работы много, одному мне тяжко будет, а можно мне будет, хлопцев и девок, с села, на помощь позвать?
– Кого надо, всех зови, скажешь, то мой наказ, но чтоб через два дня все готово было.
Атаман остался в огороде, собирать свои стрелы, а я побежал к дядьке Николаю за сеткой. Во дворе у атамана, делая вид, что чем-то сильно заняты, крутились малый Георгий с Марией. Точно подглядывали,
