Маша недаром не спала всю ночь. В эту ночь она передумала и перечувствовала столько, сколько иному не удастся во всю жизнь. Она слышала, наконец, живой голос человека, не похожего ни на кого из знаемых ею прежде. Он звал ее на дорогу добра и правды, и в этом суровом призыве была для нее неотразимая сила. На нее подул свежий ветер, и стоячий туман раздвинулся и дал ей увидеть, хотя вдали, хотя неясно, широкий божий мир, кипящий движением и жизнью, и у самого входа в этот мир стоял другой человек, с ласкающим одобрительным взглядом, с яркими проблесками смелой, страстной нежности к ней, к Маше, к такой простой, необразованной девушке!.. Он тоже звал ее в этот мир, но звал на счастье и наслаждение. И какой это был сладкий, чарующий голос!.. В молодой душе ее возникла страстная, живая борьба, горячий протест против всего ложного, неправого, что до сих пор казалось ей непреложным и законным.
Первое время пребывания своего у Ненилы Павловны, до предыдущего разговора, Маша с безотчетным страхом ложного стыда своего необразования уклонялась от нападок Налетова, хотя и вслушивалась в его речи с жадным любопытством, доверчивостью и уважением; но только теперь поддалась вполне его нравственному влиянию. С Арбатовым они были с первых свиданий почти друзьями.
В сердце Маши быстро росло новое чувство, до которого она еще не смела коснуться собственным сознанием. Она осторожно обходила его, как спящего чудовища, и замирала при мысли, что рано или поздно оно проснется и поглотит ее…
- Что вы так задумались, Марья Петровна? - обратился в один вечер Налетов к Маше, сидевшей задумчиво поодаль от собравшегося кружка гостей Ненилы Павловны.
- Я? да так, Бог знает, какая-то путаница мыслей в голове. Впрочем, главная мые.ль была та, что вот вы скоро уедете и я уеду, останусь одна…
- Я вам по почте книг пришлю.
- Благодарю вас.
- Ведь согласитесь, что это большое утешение.
- Конечно, я буду их читать, пока не пойму и не выучу наизусть… А там что после? - спросила она.
запел Арбатов в другой комнате, будто в ответ. Он недавно сочинил музыку на эти слова.
- Слышите? - сказал Налетов, - после будет любовь, разные встречи в жизни, умственный труд, борьба…
Они умолкли и задумались.
- Отчего так грустно бывает подчас? - спросила Маша.
- Оттого, что жизнь сложилась ложно. К ним подошел Арбатов.
- Вот Марья Петровна спрашивает, отчего ей грустно, - обратился к нему Налетов.
- Оттого, что сердце требует своих прав и хочет счастья,- отвечал Арбатов. - Ведь так? - спросил он Машу.
- Кто ж не хочет счастья? - отвечала она, отходя к окну и приглашая за собой улыбкой и взглядом Налетова и Арбатова.
- Но не всякий понимает его, - отвечал Арбатов.
- Вы, Никанор Васильевич, как понимаете счастье? - обратилась Маша к Налетову.
- Трудный вопрос. Долго вам объяснять мое счастье. Счастье лукаво. Я за ним не гонюсь.
- А по-моему, - сказал Арбатов, - то счастье, когда душа, проникнутая блаженством высокого чувства, становится выше мелочных забот, печалей; когда человеку делается так хорошо, что он ничего не понимает и не знает кроме этого; когда внутри и извне все поет для него и сияет, все примиряется и сливается в один чудный, звучный, восторженный аккорд…
- Ну, это не по моей части: что-то слишком высоко, - сказал Налетов и отошел.
- Он этого не понимает, - сказала Маша.
- Он уж чересчур сурово смотрит на жизнь, - отвечал Арбатов, - он выбрасывает на все слишком мрачный покров. Нет, есть в жизни светлые праздники, незаменимые минуты…
- Когда ж это бывает?
- Что? - спросил Арбатов рассеянным голосом человека, подавленного иной тайной мыслью, которую он боится высказать.
- А вот это счастье, о котором вы говорите!
- Когда любишь и когда любим, - отвечал он, посмотрев на нее пытливо и тревожно.
- А любить и не быть любимой… ведь это уж несчастье?
- О, вы этого не испытываете!
- Почему же?
- Я не знаю и сам почему, но я в этом уверен. Мне с некоторых пор как-то верится во все прекрасное, лучшее в жизни человека. О вечная загадка жизни - любовь! блаженство и мука, сомненье и надежда… все так перепутано.
- А разрешить сомненье нельзя?
- Можно, но ошибка страшит. Оба замолчали.
- Как вы бледны и грустны! - заговорил он с нежным участием. - Здоровы ли вы? Вы себя не бережете, не осторожничаете. Третьего дня, когда мы катались в лодке, вы были так легко одеты, а вечер был сырой, прохладный. Не затворить ли окно? и теперь довольно сыро. Ведь наше северное лето не ласково. Ах, так бы я вас и перенес на юг, под другое небо. Право, я затворю окно.
- Нет, пожалуйста, не беспокойтесь; вечер так хорош: сколько звезд! и как луна спокойно и тихо плывет. Уж теперь август, скоро и осень. Какая тоска!
- Вот, - сказал Арбатов, - мы расстанемся, и вы обо мне скоро позабудете.
- Не скорей вашего, вероятно.
- Благодарю вас за это слово, отрадными минутами. Я вам обязан многими
- Вы? Уж кому говорить это, так мне. А что я для вас такое? Чужая, жалкая, необразованная девушка.
- Вы не верите в родство души, в симпатии чувств?
- Верю! - отвечала Маша, и голос выдавал ее волнение.
- Ну так вы мне не чужая, верьте.
Она посмотрела ему в ответ таким взглядом, что у Арбатова упало сердце и захватило дыхание. Он быстро придвинул к ней свой стул; Маша вздрогнула и сделала невольно движение от него.
- Я вас испугал? - спросил он тихо. - Вы точно боитесь меня.
- Иногда себя боишься, - сказала Маша. И сказав это, отошла от него и присоеди-нилась к кружку разговаривающих. Арбатов посмотрел ей вслед с той выразительной улыбкой, в которой мелькает и приятная догадка, и желание узнать еще более…
Маша была как в тумане; она говорила и действовала автоматически. Ей было хотелось казаться большой и удалиться, но она боялась потерять и минуту его дорогого для нее присутствия. Ей казалось в тот вечер, что если б ее обрекли целый век смотреть на него и слушать его, она почла бы себя счастливейшей из смертных. Налетов сурово указывал ей жизнь и ее требования; он разоблачал перед ней все темное, ложное, трудное; вызывал ее на борьбу, пробуждал ее ум; отгонял рой обманчивых грез и звал навстречу знаниям и труду. А он, Арбатов, как будто вводил ее в роскошный, светлый храм, где должна была разгадаться для нее великая тайна существования, та вечная загадка мира, которая мучит и притягивает и дает смелость дрожащей рукой приподнять темную завесу неизведанного блаженства.
