страстно. Чего хотел он? Чего требовал? Я теряла голову.
Наконец выдался ясный денек, в который положено было отправиться после обеда в Заказ. К Данарову послали с утра записку просить его обедать.
После завтрака мы все, кроме тетушки, занятой хозяйственными распоряжениями во внутренних комнатах, собрались в гостиной и толковали о предстоявшей прогулке.
- А вы, маменька, с нами? - спросила Лиза Марью Ивановну.
- Ну нет; ведь это далеко, я устану, - отозвалась Марья Ивановна, - да и шутка ли забраться туда сейчас после обеда.
- Вы приезжайте после, в экипаже Данарова, вместе с чаем и другими припасами.
- Мы едем в Заказ! - сказала я весело входящему Мите.
- И я с вами, - отвечал он.
- Да уж как тебе не с нами! - вмешалась Лиза. - Генечка идет, а ты останешься, возможно ли это?
- Сестра! ты опять! - сказал он почти грозно. Это обратило на него общее внимание; Лизу поддерживали Федор Матвеевич и брат его. Один только Данаров не преследовал Митю. Он сидел молча и задумчиво чертил карандашом по листу бумаги.
- Вы рисуете? - спросила я его.
- Когда-то рисовал, только очень давно.
- Нарисуйте что-нибудь.
Он взял чистый лист и в непродолжительном времени искусною рукой набросан был ландшафт: по крутому берегу, кое-где усеянному мелким ельником, вилась дорога; вдали, на возвышенности, виднелись крыши строений, из которых резко выдавался большой барский дом с полуразрушенным бельведером. Данаров сумел дать особенный запустелый вид этому зданию. Оно стояло в тени. Ни струйки дыма из белых труб его, тогда как другие домики топились, и свет падал на их окна.
Между тем, пока рисунок переходил из рук в руки, на другом листе бумаги под карандашом Данарова явилось смеющееся лицо Марьи Ивановны. Сходство было разительное.
- У вас талант, Николай Михайлович, - сказала я, подходя к нему, - и вы…
- Что я? - подхватил он, - зарыл его в землю?.. До таланта далеко. Талант подавит все мелочные желания, все фальшивые стремления и увлечет человека к его назначению, даже против всех усилий его воли… Талант - то же, что страсть, неудержимая, неодолимая!..
- Неужели вы думаете, что страсть не может быть уничтожена ни силою воли, ни обстоятельствами? А время? Разве не ослабляет оно всего? притом же у судьбы есть такие средства, против которых не устоит никакая страсть. Замучит человека, исколет булавками, если не сладит с ним большое горе.
- Что вы называете большим горем?
- Те бури жизни, которые набегают на вас мгновенно и шумно; потери, несчастья, которых не нужно ни таить, ни объяснять, в которых всякий принимает участие, где нет места ни обвинению, ни суду людскому.
- А все прочее, по-вашему, малое горе?
- Малое в отношении к людскому участию.
- Да стоит ли хлопотать о нем? Разве не довольно с нас участия того, кого мы любим, кто понимает нас? Я знаю, что заставить друга погоревать, пострадать нашим горем доставляет хотя горькую, но высокую отраду… По степени этого страдания узнается сила его любви… Вот отчего мне тяжело твое веселье; вот отчего я мучу тебя моими сомнениями… - продолжал он вполголоса, заметив, что нас не слушают. - Я желал бы сделать тебя счастливою только моим счастьем; но думать, что ты обойдешься без меня, эта мысль давит меня!..
- Друг мой! ты можешь быть доволен: мое счастье связано с твоим, мое спокойствие улетело…
- О моя милая, не обвиняй меня! у меня вся надежда на силу любви твоей, и эта надежда кажется мне обманчивою!.. Ты опутана такими крепкими сетями ложных поня-тий; я боюсь, что страх людского суда вскоре станет между нами неодолимою преградой.
Вместо ответа я посмотрела на него с тоской, желая понять все, что казалось мне в любви его темным и загадочным…
- Неужели ты не веришь? - продолжал он с каким-то отчаянием.
- Чему должна я верить?
- Тому, что живет здесь, в моем сердце - любви моей, Генечка!
- А что же, если не это, дает мне силы выносить тяжелые минуты безнадежности?
- Когда голодный волк душит овечку, его проклинают, а виноват ли он, судя по истинному порядку вещей?.. Простишь ли ты человека, - прибавил он после некоторого молчания, - у которого причиной вины была одна только любовь к тебе?
- О, конечно; но все же лучше овечке не заходить в лес и быть поближе к пастухам.
И я отошла со стесненным сердцем к игравшим в шахматы Федору Матвеевичу и брату его.
- Вы умеете играть в шахматы? - спросил меня Федор Матвеевич.
- Нет, поучите.
- С удовольствием. Вот видите, - продолжал он, расставляя выточенные из кости старинные фигуры, где ферязи представляли рыцарские головы в шишаках, пешки - миниатюрных вооруженных воинов. - Вот видите, это король, здесь королева, здесь офицеры или ферязи и так далее. Здесь великая наука жизни, уроки, как избегать ухищрений врагов, отражать их нападения, главное, предвидеть их, выпутываться из стесненных обстоятельств и выходить из боя победителем.
- А я, - заговорил Александр Матвеевич, - часто на месте короля воображаю молодую девушку: ряд крупных фигур представляет родных и знакомых, ряд мелких - всю прочую житейскую сволочь. Все они стараются изо всех сил предохранить ее от искушений молодости, оградить от влияния первого, по их мнению, врага ее - мужчины; они хлопочут, суетятся, перебегают с места на место; она сама, хотя действует лениво и медленно, а все-таки помогает им вследствие неизбежных законов приличия. Но, увы, все труды, все старания рано или поздно кончаются неизбежным шахом и матом…
- Неужели неизбежным?
- Конечно, бывают исключения; иногда обе партии остаются ни при чем. У хороших игроков это редко случается.
- Вы хороший игрок?
- Не совсем, иногда делаю неверные ходы.
- А что, пойдем мы в Заказ? - спросила Лиза, входя.
- Непременно.
- Кажется, дождя не будет, - сказала она, подходя к окну,- ветер разнесет облака. Что вы еще рисовали? - обратилась она к Данарову. - Ах, Боже мой, что вы сделали! Посмотри, Генечка, он зачеркал и затушевал свой рисунок, так, что ничего не видно.
В это время пришла тетушка и пошла к обеду, ласково пригласив нас следовать за нею.
Во время обеда пришла Анна Степановна с одною из дочерей и Маша Филиппова. Они уже пообедали дома, потому что их утро начиналось очень рано.
- Вы не устали, Маша? - спросила я ее после обеда.
- Нет, а что?
- Мы надумали идти в лес и даже пить там чай.
- С удовольствием. Мы совсем не устали. Далеко ли прошли - двух верст не будет. Я ведь к вам от Арины Степановны; я у них сегодня ночевала. Катя! вы пойдете? - обратилась она к дочери Арины Степановны. Та изъявила свое согласие.
- Николай Михайлович с вами? - спросила меня Маша.
- Давеча он хотел идти с нами. Маша засмеялась.
- Давеча хотел, - сказала она, - а теперь, пожалуй, и передумает.
- Отчего вы так полагаете?
- Ведь он такой, как на него найдет.
- Вы его хорошо знаете, Маша?
Она мгновенно придала своему лицу выражение совершенного равнодушия и сказала:
- Да где вам так знать, как мы узнаем; мы ближе живем к его усадьбе, да и жизнь наша не такая -
